Перевод с испанского Дарьи Жидковой
БЕГСТВО
В камере не было туалета, и какой-нибудь заключенный все время просился в тот, что был снаружи. В это время охранник, следя за остальными, стоял в дверях с висячим замком в руке. В какой-то из этих моментов пришел другой охранник и сказал, что принес кофе. На Кубе, где кофе выдается по три унции в месяц на человека, это дефицит. Объявление вызвало бурю восторга среди охранников. Все они бросились к термосу. Тот, что стоял в дверях — тоже. Замок он повесил на дверь, но не защелкнул его. Быстро вытащив замок, я выполз на четвереньках из камеры и сбежал.
Я выбежал через заднюю дверь, которая выходила к морю, разделся и бросился в воду. В то время я был хорошим пловцом. Я поплыл в сторону набережной имени Патрисио Лумумбы, где жила моя тетя. Там я встретил одного друга, негра, своего бывшего любовника. Я рассказал ему о случившемся, и он отвел меня на спасательную станцию, где я раздобыл себе шорты. В них я и не замедлил предстать перед моей тетей. Увидев меня, она страшно удивилась, ведь совсем недавно я, арестованный, уехал из ее дома на патрульной машине. Я сказал ей, что все это была ошибка, что все быстро разъяснилось, мне нужно только заплатить штраф, и я пришел за своими деньгами. Но денег не было, тетя их забрала, и я, почти угрожая, заставил ее их вернуть. Перепуганная тетя отдала мне оставшуюся половину моих денег.
Я побежал на пляж, чтобы найти друга. Но на пляже было полно полиции. Очевидно, меня искали. К счастью, им еще не пришло в голову поискать меня в моем доме. Я успел забрать деньги и уничтожить все, что могло бы меня скомпрометировать. Мой друг, который помог мне раздобыть шорты, спрятал меня в одной из раздевалок на пляже. Потом он пошел к моему дому и увидел, что его охраняют полицейские с собаками. Он посоветовал мне доплыть до буйка и оставаться там, чтобы собаки меня не почуяли. Я пробыл там весь день, а ночью мой друг подал мне сигнал, что можно выйти на берег. Мой друг купил мне пиццу на свои деньги, потому что мои промокли. Он спрятал меня на спасательной станции. На следующий день на пляже опять было полно полицейских, искавших меня. Нельзя было выйти из моего убежища. Мой друг достал мне автомобильную камеру, банку фасоли, бутылку рома и ласты. Ночью мы прошли через сосновую рощу к пляжу Ла Конча. Я должен был уплыть на автомобильной камере. Прежде чем прыгнуть в море, я спрятал деньги недалеко от берега, в груде камней. Мы попрощались. «Удачи тебе, брат», — сказал мой друг. Он плакал.
Я привязал камеру веревкой к шее. К камере было приделано дно из мешковины, чтобы я мог сидеть. В сумку я положил бутылку рома и банку черной фасоли, пристроил сумку на дне камеры и покинул пляж, на котором провел самые прекрасные годы моей юности.
Чем дальше я отплывал от берега, тем беспокойнее становилось море. Шумели ноябрьские волны, предвестники зимы. Всю ночь я медленно плыл вперед по воле волн. В пяти-шести километрах от берега я понял, что мне будет сложно куда-нибудь пристать. Уже в открытом море обнаружилось, что мне нечем открыть бутылку, ноги у меня закоченели.
Вдруг в темноте появился корабль и направился в мою сторону. Я прыгнул в воду и спрятался под камерой. Корабль остановился в двадцати метрах о меня и бросил огромный якорь, похожий на гигантского краба. По всей вероятности, это был пескодобытчик. Я слышал голоса и смех. Но меня не увидели.
Я понял, что не могу двигаться дальше: вдалеке виднелась линия огней. Это могла быть береговая охрана или рыболовецкие суда, или пескодобытчики. Их корабли стояли стеной на горизонте. Волны становились все сильнее. Я должен был возвращаться.
Помню, как что-то блеснуло в глубине. Я испугался, что акула откусит мне ноги, которые свисали с камеры над водой. За несколько часов до рассвета я понял, что вся эта затея была абсурдом, что сама камера была помехой, и я бы скорее добрался до Соединенных Штатов вплавь, чем на этой резине, без весел и компаса. Я привязал сумку с бутылкой и банкой фасоли к поясу, бросил камеру и в течение трех часов плыл к берегу. Я был почти парализован и больше всего боялся, что у меня сведет ногу, и я утону.
Я добрался до побережья Хайманитас и увидел несколько пустых строений. Я забрался в одно из них. Никогда мне не было так холодно и так одиноко. Я проиграл и в любой момент меня могут арестовать. Оставался один выход: самоубийство. Я разбил бутылку рома и вскрыл вены осколком. Я понял, что все кончено, забился в угол пустого дома и постепенно стал терять сознание. Я подумал, что это смерть.
Проснувшись в десять утра, я решил, что попал на тот свет. Но я был там же, где безуспешно пытался покончить с собой. Я потерял достаточно крови, но в какой-то момент она свернулась. Осколком бутылки я открыл банку фасоли и немного подкрепился. Потом я помочил раны в море. Неподалеку причалила моя камера.
В полубреду я пошел по берегу и вскоре наткнулся на группу бритых наголо людей, которые лежали на песке. Они удивленно посмотрели на меня, но ничего не сказали. Я понял, что это заключенные с фермы Репарто Флорес, которые были там на принудительных работах. Я прошел мимо них, босой, с изрезанными руками. Вряд ли они приняли меня за простого купальщика. Я добрался до Ла Конча, чтобы забрать спрятанные среди скал деньги.
Когда я подходил к месту, где были спрятаны деньги, кто-то окликнул меня. Это был мой друг-негр. Знаками он подозвал меня. Я вкратце рассказал ему, что со мной произошло, и он ответил, что мы можем немедленно двинуться в сторону Гуантанамо. Он был из Гуантанамо и знал это место. Пока мы лежали под соснами, он нарисовал мне на песке план Кайманеры и объяснил, как можно добраться до военно-морской базы США.
Теперь самым важным было достать какую-нибудь одежду. Я нашел одного из своих двоюродных братьев и сказал, что мне нужна одежда. Брат обещал достать ее. Он сообщил, что полиция продолжает искать меня повсюду. Упорство полиции было невероятным. Они искали меня везде, где я бывал. Брат оставил девушку, с которой гулял, и вскоре вернулся с полным комплектом одежды. Этот щедрый жест удивил меня: у брата не было особых причин помогать мне.
Я быстро оделся и пошел с моим другом к нему домой. Он жил в округе Сантос Суарес. Это был огромный дом, с витринами. Негр постриг меня почти наголо, превратив в другого человека. Посмотрев на себя в зеркало, я ужаснулся. Мои длинные волосы исчезли, посреди боксерской стрижки шел пробор. Вместо рубашки, которую дал мне брат, на мне была грубая роба. По мнению моего друга, только так я мог беспрепятственно добраться до Гуантанамо.
С моими деньгами и теми, что дала другу его бабушка, мы отправились на вокзал. Было нелегко достать билеты до Сантьяго де Куба или Гуантанамо: их нужно было бронировать. Но все устроилось. Мой друг поговорил со служащим и дал ему денег.
Снова я оказался в одном из тех медленных и душных поездов, идущих в Сантьяго де Куба. Негр сразу же подружился со всеми соседями. Он купил бутылку рома и начал пить. В какой-то момент он сказал мне, что лучше со всеми подружиться, так мы пройдем незамеченными.
В течение всей поездки, которая длилась три дня, он пил, приглашал соседей выпить с ним, смеялся и шутил. Он сразу же подружился с другими неграми, кстати, некоторые из них были очень красивыми. Мне бы хотелось сойти с поезда, снять комнату в гостинице и заниматься любовью с негром, как тогда, в Монте Барето. Всегда в моменты опасности мне был необходим кто-то рядом. Негр сказал мне, что снять гостиницу в Сантьяго сложно, но, может быть, мы что-нибудь придумаем, когда приедем в Гуантанамо.
В Сантьяго нам пришлось сесть на автобус до Гуантанамо. В Сантьяго мы съели в кафе несколько небесных крокетас, как их называют на Кубе. Эти крокетас имеют свойство прилипать к нёбу, откуда их никто не может оторвать.
Мы прибыли в Гуантанамо. Этот городок показалася мне ужасным, еще более приземистым и провинциальным, чем Ольгин. Негр отвел меня в какой-то подозрительный дом. Там он мне сказал снять одежду, дал мне еще более грубую и попросил оставить ему все деньги. Не было смысла брыть с собой кубинские деньги в Соединенные Штаты. Мне это не понравилось, но что оставалось делать. Негр отвел меня на автобусную станцию, откуда шел автобус в Кайманеро, но не захотел ехать со мной дальше. Он дал мне необходимые указания: выйти на первом же контрольно-пропускном пункте, повернуть направо к реке, идти по берегу до тех пор, пока я не увижу огни, переждать ночь в зарослях, переправиться через реку и идти по другому берегу до моря, провести день там, спрятавшись, и ночью вплавь добраться до военно-морской базы.
Мне было не сложно проехать в автобусе незамеченным. Негр не зря дал мне эту одежду. Выйдя из автобуса, я полз в течение нескольких часов, чтобы никто не мог заметить меня. Ночью, когда я ползком пробирался сквозь заросли, из них испуганно вылетали перепелки и другие птицы. Я продолжал красться. Вдруг я услышал шум. Это была река. Увидев воду, я страшно обрадовался. Мой друг меня не обманул, там была река. Я пошел по ее берегу. Местность была болотистой. В руках у меня был кусок хлеба. Негр сказал мне, чтобы я не ел его, пока не дойду до реки. Ранним утром я, наконец, увидел огни аэропорта. Это было похоже на праздник. Огни зажигались и гасли, будто звали меня. Пришло время переплыть реку.
Все время, пока я шел по берегу реки, до меня доносились какие-то щелканья. Не знаю почему, но мне показалось, что Луна просит меня не входить в реку. Я шел до тех пор, пока щелканья не прекратились, и только тогда вошел в реку. В ту же минуту в зарослях появились странные зеленые огоньки. Они были как молнии, только не падали с неба, а стелились по земле среди деревьев. Я продолжал идти вперед, зеленые огни множились. Через несколько мгновений раздалась пулеметная очередь. Одна пуля чуть не задела меня. Позднее я узнал, что зеленые огоньки были инфракрасными лучами. Они предупреждали пограничников, если кто-то хотел перейти границу, и те открывали огонь. Я побежал и забрался как можно выше на густое дерево, обхватив ствол руками. Вскоре появились машины, полные солдат и собак. Всю ночь меня искали рядом с тем местом, где я спрятался. В конце концов, солдаты ушли.
Я просидел на дереве всю ночь и следующий день. Было сложно спуститься незамеченным, особенно когда начинала выть сирена. Чуть стемнело, я спустился с дерева. Я устал, и мне нужно собрать все силы, чтобы вернуться в Гуантанамо и там найти другой способ, менее опасный, чтобы добраться до военно-морской базы. Я пополз обратно по грязи и уже недалеко от дороги заснул среди сухой листвы. На следующее утро я как мог вымылся, выстирал одежду, вернулся к контрольно-пропускному пункту номер один и сел на автобус до Гаунтанамо. Я приехал в город, но не знал, как найти моего друга-негра, и бродил по улицам: очень опасная вещь в моем случае. У меня не было денег. На железнодорожном вокзале Гуантанамо я встретился с негром. Он испугался, увидев меня. Он, наверное, думал, что я уже либо погиб, либо добрался до военно-морской базы. Он сказал, что повторить попытку нельзя, что это место было лучшим и что, по словам его друзей, теперь там усилено наблюдение. От него я узнал, что мне очень повезло, потому что коробки, которые я видел по дороге и о которых рассказал ему, это мины. Наступи я на одну из них, от меня бы ничего не осталось.
Но я не считал себя побежденным. Отступить значило проиграть. Я решил повторить попытку. Наблюдение усилилось, но мне было нечего терять. Было бессмысленно прислушиваться к Луне. Во второй раз я вошел в воду и при свете Луны понял, что это были тогда за щелканья: река кишела кайманами. Никогда раньше я не видел столько злых тварей на таком узком пространстве воды. Они были готовы сожрать меня. Реку было не перейти. Я снова вернулся в Гуантанамо, весь в грязи. Шофер автобуса определенно думал, что я очередной пограничник, переведенный госбезопасностью в это место.
Три дня я бродил без еды по Гуантанамо. У меня не было ни сентаво, и я продолжал спать на вокзале. Больше я никогда не видел своего негра. На вокзале я познакомился с несколькими юношами, которые собирались ехать в Гавану зайцами. Они мне объяснили, что вся хитрость состояла в том, чтобы забираться в туалет каждый раз, когда проходил кондуктор. У меня не было другого выхода, и я решил путешествовать этим способом.
Мы сели на поезд, и когда появился кондуктор, втроем забрались в туалет. Там мои попутчики быстро возбудились, и я смог насладиться этими горячими пареньками, пока поезд скользил по хребтам Ориенте. Поезд останавливался на всех станциях, и я выходил. Потом мы продолжали путь, и каждый раз, когда появлялся кондуктор, где-то раз в четыре часа, мы снова забирались в туалет, они каждый раз возбуждались, и я сплетал свои ноги с их красивыми ногами. Я сказал им, что бегаю от военной службы и пытаюсь вернуться домой в Гавану. Они же были таковыми на самом деле и хотели добраться до Гаваны, потому что думали, что там им будет легче затеряться, чем в их родном Гуантанамо. Когда мы вышли из поезда, один из них, Адриан, дал мне свой паспорт. Он сказал, что у него есть другой, и что мне это поможет. В паспорте была его фотография, но эти фотографии такие блеклые и безличные, что любой похож на них. С тех пор я стал Адрианом Фаустино Сотолонго. Я прибыл в Какокун и направился в сторону Ольгина. Дорога была дальней. В конце концов, я сел в грузовик с рабочими, которые не задали мне ни одного вопроса. Ранним утром я был дома. Я вернулся одиноким, преследуемым, подавленным. Дверь мне открыла мать. Увидев меня, она вскрикнула. Я ей сказал, чтоб она замолчала. Она начала тихонько плакать, а моя бабушка упала на колени и стала молиться, прося Бога спасти меня. Мои тети сказали мне, что будет лучше, если я заберусь под кровать. Мать принесла мне кусок цыпленка и сказала, что ей очень грустно видеть, как я лежу под кроватью и ем как собака. Это меня так расстрогало, что я даже не смог распробовать еды, хотя голодал уже несколько дней.
Бабушка продолжала стоять на коленях, моля Бога помочь мне. Я никогда не чувствовал такой близости с моей бабушкой. Она знала, что только чудо может спасти меня. В какую-то минуту я смог переговорить с ней. Я не знал, что ей сказать. Я не видел бабушку с тех пор, как умер мой дед. Она его очень любила, хотя он ее все время бил. Когда она вошла в комнату, я вылез из-под кровати и обнял ее. Она сказала, что не может жить без моего дедушки Антонио, который был таким хорошим человеком. Я поплакал вместе с ней. Дед бил ее почти каждую неделю, и все-таки они прожили вместе пятьдесят лет. Наверное, они очень любили друг друга. Моя бабушка быстро состарилась.
На следующий день мы с матерью поехали в Гавану. Мой двоюродный дядя Видаль проводил нас до вокзала и дал нам немного денег. Я надеялся, что у Ольги, которой я оставил адрес братьев Абреу, появились заграницей какие-нибудь связи. В отчаянии я отправил ей условную телеграмму: «Пришли книгу про цветы». Это значило, что меня нужно вытащить во что бы то ни стало.
В поезде я смог поспать. Я никогда не путешествовал с моей матерью, тем более на одной койке. Она мне сказала: «Какая жалость, такое красивое путешествие и в такое время!». Моя мать всегда переживала по любому поводу, но в тот момент она была права. Тогда я подумал: «Как бы я наслаждался этим пейзажем, если бы меня не преследовали, как было бы приятно путешествовать на этом поезде рядом с моей матерью, если бы не такие обстоятельства». Самые простые вещи обретали для меня исключительную ценность. Во время поездки моя мать попросила меня сдаться властям. По ее мнению, это было самым лучшим, что я мог сделать. Мать рассказала мне как один сосед, приговоренный к тридцати годам, отсидел только десять, а теперь он свободен, гуляет каждый день перед своим домом и напевает. Я не мог представить себя напевающим перед домом моей матери после десяти лет тюрьмы. Это было не для меня, я был достоин лучшего. Я хотел избежать этого ада, во что бы то ни стало.
На вокзале в Гаване меня арестовали двое полицейских в штатском. Моя мать была в ужасе. Ее худое тело сильно дрожало, я взял ее костлявые руки в свои и сказал, чтобы она ждала меня, что все будет хорошо. Полицейские отвели меня в маленькую комнатку на вокзале и задали мне несколько вопросов. Я сказал, что еду из Ориенте, и показал им свой билет и сказал, что меня зовут Адриан Фаустино Сотолонго. Они мне сказали, что я очень похож на одного человека, сбежавшего из тюрьмы в Гаване, которого они ищут. Я ответил, что это бессмысленно, потому что я еду в Гавану, а было бы логично, чтобы этот человек, наоборот, попытался бы уехать из города. Ответ был убедительным. Я показал паспорт, и меня отпустили, сняв зачем-то мерку с моей шеи. От волнения мать дрожала все сильнее. Я сказал ей, что мы не можем дальше идти вместе, что было бы лучше, если бы она отправилась к моей тете Мерседите, которая жила на востоке Гаваны, и что я ей позвоню и брошу трубку после первого гудка. Это будет означать, что она должна вернуться на вокзал, где мы встретимся и придумаем другой план.
Я попробую спрятаться у кого-нибудь из друзей. Я надеялся, что кто-нибудь сумеет поговорить с французским послом, и меня каким-то образом можно будет укрыть в посольстве Франции. Может быть, посол сможет спрятать меня у себя дома, достать мне визу. Тем более что все мои книги были опубликованы во Франции. Я хотел, чтобы мать сходила к одному французу, моему бывшему учителю, с которым я дружил. Ему было бы проще поговорить с послом. Из Ольгина мы привезли письмо, адресованное французскому послу. Это была дурацкая идея, но она могла сработать.
Я постучал в дверь к Исмаэлю Лоренсо. Он поступил со мной благородно, разрешив остаться у него. Много раз мы планировали наше бегство через военно-морскую базу в Гуантанамо. Исмаэль сказал мне, что я спасся чудом, потому что, когда кто-нибудь попадает под инфракрасные лучи, военные не успокаиваются до тех пор, пока не найдут его. Единственный недостаток этих лучей в том, что они реагируют на все живое. Может быть, они подумали, что это какое-нибудь животное и поэтому прекратили поиски.
Квартиру Исмаэля регулярно проверяли, потому что он заявил о своем желании эмигрировать, и госбезопасность часто наносила ему дружественные визиты. Я не хотел его компрометировать. Проведя у него ночь, я пошел к Рейнальдо Гомесу Рамосу, который встретил меня в ужасе. Он, естественно, знал о моем побеге, сказал, что не может приютить меня и что я должен немедленно уходить.
Я вернулся на вокзал и позвонил матери. Мы договорились о встрече в парке рядом с вокзалом. Мой дядя Карлос приехал из Ориенте и уже знал обо всем. Карлос был коммунистом, но семья стояла для него на первом месте, и он повел себя по-человечески. Дядя вызвался пойти с матерью к учителю французского и передать ему письмо.
Вскоре они вернулись. Учитель французского был очень любезен и вскоре устроил встречу матери и Карлоса с послом. Посол сказал категорически, что ничего не может для меня сделать, но оставил себе мое письмо. С этой новостью они и вернулись.
Я дал матери и Карлосу адрес братьев Абреу. Мне нельзя было больше оставаться на вокзале, это было абсурдно. Вокзал был центром скопления полиции, которая поверяла документы у всех. Ночью, когда я случайно встречал полицейских, мне казалось, что они ищут меня. Я решил спрятаться в Парке Ленина. Это был центральный парк и, возможно, последнее место, где полиция стала бы искать политического беглеца. Я написал записку Хуану Абреу, в которой сообщил число и время, когда я буду ждать его в парке, с левой стороны от амфитеатра. Амфитеатр был окружен кустами, где можно было спрятаться.
Хуан был в курсе моих планов бегства, связанных с Ольгой. Я сказал ему, что Ольга, возможно, уже прислала кого-нибудь, кто поможет мне выбраться из страны. Абреу посмотрел на меня и сказал: «Этот человек здесь. Он приехал три дня назад. Мы уже думали, что не найдем тебя. Я был у твоей тети, и меня, чуть было, не арестовали». Он договорился встретиться с этим человеком на следующий день. Это, по его словам, был очень интеллигентный француз, к тому же отлично говоривший по-испански.
Дом, где жили Абреу, был под усиленным наблюдением. Все знали, что они мои лучшие друзья. Благоухающий духами француз появился у Абреу и принес от Ольги записку о «книге про цветы». Он посмеялся над бдительностью полицейских в гостинице и рассказал, как, не зная Гаваны, сменил три или четыре автобуса, чтобы запутать следы. Хуан Абреу ответил ему, что я в бегах, и никто не знает, где меня искать. Французу было разрешено находиться в Гаване всего несколько дней. Я приехал вовремя.
Мои парижские друзья Хорхе и Магарита, узнав от Ольги, что я попал в беду, сразу же решили послать кого-нибудь, кто не был известен режиму и мог вытащить меня. Они связались с Жоресом Лагардом, сыном своих друзей, который был искателем приключений и прекрасно говорил по-испански. Он объехал всю южную и центральную Америку в поисках кладов, зарытых конквистадорами, и затонувших сокровищ. По его теории некоторые испанские галеоны, груженные золотом, затонули у берегов Карибского моря и ждут, когда опытный пловец найдет их. Лагард был превосходным ныряльщиком и, кроме того, занимался парусным спортом. Он был как раз тем человеком, который мог меня вытащить. Хорхе и Маргарита купили ему парусную лодку и компас, а Ольга передала мне галлюциногенные таблетки для поддержания сил. Лагарду взяли билет на самолет до Мехико с пересадкой на Кубе, чтобы никто ничего не заподозрил. Он должен был объяснить кубинским властям, что едет на парусные соревнования в Мексику и хочет по дороге потренироваться на побережье Кубы для чего и везет с собой лодку. Пока он ехал в Гавану, я пытался сбежать через военно-морскую базу в Гуантанамо.
Лагард пришел в Парк Ленина в полночь вместе с Хуаном. Он действительно был бесстрашным юношей и сделал все возможное, чтобы провезти лодку, но в аэропорту ему не разрешили взять ее с собой, она должна была остаться под присмотром властей до его отъезда в Мексику. Естественно, лодка была на Кубе запрещенным видом транспорта. Лодку разрешалось иметь только некоторым чиновникам высокого ранга, и многие из них уплыли в Соединенные Штаты.
Мои надежды уехать с Кубы опять рухнули. Жорес Лагард подарил мне зажигалку и все заграничные сигареты, которые у него были, отдал мне компас и парус. Он обещал вернуться за мной, во что бы то ни стало. Мы проговорили всю ночь. Ему было тяжело покидать меня в таких обстоятельствах. Он сказал, что мы увидимся через четыре дня, перед его отъездом.
На следующий день Хуан принес мне бритву, зеркальце, «Илиаду» и блокнот для записей. Я немедленно составил свое отчаянное обращение к Международному Красному Кресту, ООН, ЮНЕСКО и всем людям, которые должны знать правду, датированное «15 ноября 1974 года, Гавана, Парк Ленина». В этом обращении я рассказал о преследованиях, жертвой которых стал. Дословно это обращение начиналось так: «В течение долгого времени я подвергаюсь преследованиям со стороны кубинского режима». Затем я описывал ситуацию с цензурой и все гонения, от которых мы страдали, перечислял писателей, которые были расстреляны (как Нельсон Родригес), содержались в тюрьмах (как Рене Ариса), были изолированы от общества (как поэт Мануэль Бальягас). Я говорил о том, что мое положение безвыходно, что гонения усиливаются, что мне приходится тайно писать эти строки в ежеминутном ожидании гибели от рук самого грязного и преступного режима. Я заявлял: «Спешу сказать, что все это правда, даже если под пытками меня заставят говорить обратное».
Лагард встретился со мной в назначенное время, и я передал ему это обращение, чтобы он опубликовал его, где только сможет. Я написал письмо Маргарите и Хорхе с просьбой опубликовать все мои рукописи, в которых я разоблачал кубинский режим. Братья Абреу тоже воспользовались случаем переправить из страны все, что было можно. Я обещал Лагарду продержаться как можно дольше, пока он не приедет и каким-то образом не вытащит меня.
Он вернулся во Францию, рассказал о моем положении, и все мои друзья начали кампанию в мою защиту. Мое обращение было опубликовано в «Фигаро». Оно было опубликовано и в Мексике. Я попросил, чтобы Маргарита и Ольга послали нескольким кубинским чиновникам телеграммы от моего имени о том, что я добрался хорошо. Пока я спал в канаве Парка Ленина, Николас Гильен получил телеграмму из Вены: «Добрался хорошо. Спасибо за помощь. Рейнальдо».
Полицию это сбило с толку на неделю, но потом они поняли, что я никуда не делся, и усилили наблюдение за моими друзьями. Дом, где жили братья Абреу, был окружен. В страхе они откопали и сожгли рукописи моих романов вместе со своими неизданными вещами (книг двенадцать). Николас и Хосе чувствовали постоянную слежку за собой и поэтому не ходили ко мне в парк.
Некоторые мои друзья, которые потом оказались доносчиками, ходили в кинотеатр, где крутил фильмы Николас Абреу, и спрашивали его обо мне. Одним из них был Ириам Пратт. За Хосе не только постоянно следили, но и грозили ему тюрьмой, если он не скажет, где я. Охоту на меня возглавлял лейтенант по имени Виктор.
Однажды полицейский, одетый в штатское, подсел в автобусе к Хосе Абреу. Он начал говорить о прелестях жизни в Соединенных Штатах и сказал, что его любимый писатель — Рейнальдо Аренас. Хосе просто пересел на другое место, ничего не ответив. Когда слежка стала совсем невыносимой, Хуан приезжал в условленное место и, не дожидаясь меня, оставлял мне еду.
Тогда в блокнотах, которые приносил Хуан, я начал записывать свои воспоминания «Прежде чем наступит ночь». Я писал дотемна, все время думая о той ночи, которая наступит для меня, когда я попаду в руки полиции. Я должен был закончить это до того, как сяду в тюрьму, и меня поглотит тьма. Конечно же, эта рукопись пропала, как и почти все, к тому времени написанное, что мне не удалось переправить из страны. Но тогда для меня было утешением писать все это. Это был способ общения с моими друзьями, которых не было рядом.
Я знал, что такое тюрьма: Рене Ариса сошел там с ума, Нельсон Родригес сознался во всем, в чем ему приказали сознаться, а потом его расстреляли, Хесус Кастро сидел в жуткой камере в Ла Кабанья. Я знал, что не смогу писать в тюрьме. Я не хотел расстаться с компасом, хотя носить его с собой было опасно: он стал для меня своего рода талисманом. Стрелка компаса, указывающая на север, была символом, именно в этом направлении я должен был бежать, только на север, и неважно, как далеко от Острова.
У меня были замечательные галлюциногенные таблетки, которые мне прислала Ольга. Каким бы подавленным я ни был, стоило принять одну, и мне хотелось танцевать и петь. Иногда ночью, под действием таблеток, я бегал по парку, танцевал, пел и забирался на деревья.
Однажды, приняв таблетку, я до того осмелел, что в эйфории подкрался к амфитеатру Парка Ленина, где в тот момент выступала сама Алисия Алонсо. Я замаскировался, привязав к себе несколько веток, и увидел, как Алонсо танцевала свой знаменитый второй акт из «Жизели». Когда я вышел на улицу, передо мной вдруг затормозила машина, и я понял, что меня обнаружили. Я бросился назад к импровизированной сцене, которая была окружена водой, прыгнул в воду и вышел с другой стороны парка. За мной погнался человек с пистолетом. Я убежал от него и забрался на дерево, с которого не решался слезть несколько дней. Парк наполнился полицейскими. Говорили, что там спрятался агент ЦРУ. Слышались крики, что ищут убийцу, который изнасиловал старуху. Пока полицейские и собаки обыскивали парк, одна низкорослая собачонка остановилась под моим деревом и радостно посмотрела на меня, но не залаяла, будто пожалела. Через три дня я слез с дерева. Я умирал от голода, но связаться с Хуаном не было возможности. Поразительно, что на дереве, где я сидел, был приклеен листок с моим именем, приметами, фотографией и большой надписью «разыскивается». Из примет я узнал, что у меня родинка за левым ухом.
Вскоре я встретил Хуана, который пробирался среди деревьев. Он осмелился прийти. Хуан сказал мне, что мое положение ужасно. Чтобы запутать следы, он весь день пересаживался с автобуса на автобус, добираясь до парка и, судя по всему, ему удалось оторваться. Он не получил никаких известий из Франции. Международный скандал из-за моего побега разрастался. Госбезопасность была встревожена не на шутку. Фидель Кастро приказал немедленно найти меня. Нельзя было допустить, чтобы в стране с таким совершенным разведывательным аппаратом, кто-то целых два месяца скрывался от полиции, писал всякие обращения и передавал их заграницу.
Я ловил рыбу на крючок, который мне принес Хуан и готовил ее на импровизированной жаровне рядом с искусственным прудом. Я старался проводить как можно больше времени в воде. Так полиции было труднее найти меня. Даже в этой опасной ситуации у меня были эротические приключения с молодыми рыбаками, всегда готовыми приятно провести время с кем-нибудь, кто бросит на них призывный взгляд. Один из них жил неподалеку и хотел отвести меня к себе домой, чтобы познакомить с родителями. Сперва я думал, что он это делает ради часов, которые мне подарил Лагард, но это оказалось не так. Мы поели, приятно провели время и вернулись в парк.
Тяжелее всего приходилось ночью. Был декабрь, холодно. Мне прходилось спать под открытым небом. Иногда я просыпался мокрый до нитки. Я все время менял место ночлега. Я спал в канавах, полных сверчков, тараканов и мышей. У нас с Хуаном было несколько явок, встречаться в одном месте было слишком опасно. Иногда ночью я читал «Илиаду» при свете зажигалки.
Когда в декабре пруд пересох, я прятался на дне, под высоким берегом. Там у меня было что-то вроде походной библиотеки. Хуан принес мне еще несколько книг: «Из Ориноко в Амазонку», «Волшебная гора» и «Замок». Я закопал их на дне пруда. Я берег эти книги как великое сокровище. Я положил книги в полиэтиленовые пакеты, которыми Куба была тогда завалена. Думаю, это единственное, что режим производил в изобилии.
Живя в парке, я познакомился с одним юношей. Он был очень напуган избытком полиции в этом месте. Юноша сказал мне, что полицейские ищут агента ЦРУ, что рыбаки и агенты госбезопасности распустили разные слухи среди населения, чтобы оно сообщало о любом подозрительном типе. Они говорили о человеке, который убил старуху и изнасиловал девочку, придумывали разные отвратительные преступления, чтобы люди были бдительными. Удивительно, что меня до сих пор не схватили.
