«Всё как есть наизусть»:

О «Двух стихотворениях» Олега Юрьева

«…мы можем скорее достичь того, на что силы смертного самой по себе всегда мало, когда мы полны готовности раздаривать и то, что сами только еще ищем…»
(Мартин Хайдеггер)

Если «мир есть все, что происходит», то каждому микрособытию можно давать имена: в поэзии Олега Юрьева такими именами становятся «Батюшков», «Мандельштам», «Гельдерлин»… Нужно только правильно различить момент, увидеть свою одновременность, совпадение в голосе с другим. Стихотворение Юрьева – собирающая линза, стягивающая многообразие смыслов в райский сад резонирующих событий мира [1]. В «Двух стихотворениях» слышна тоска по speculum speculorum. Название обоих стихотворений заставляет вспомнить «Где. Когда» А. Введенского, где центральное событие – смертельная остановка, зазор времен, откуда мир пересобирается заново. От «Там, тогда» (Ленинград, ноябрь 1981 г.) до «Здесь, теперь» (Гейдельберг, октябрь 2010 г.) – 19 лет, пустотная граница: она-то и должна быть заполнена памятованием. Герой Юрьева попадает в густое пространство «прощания всех с одним»:

Под горою безводный Неккар
через расчесочки течет,
над горою взводный пекарь
звезды хлебные печет —
звезды хлебные бесследные
у него наперечет.

Под мостoм несет поноску
неподвижную река,
а нас с тобою несут по мoсту
четыре срезавшихся каблука
и сыплют искрами над нами
остывающие облака.

Принцип мерцающего парадокса определяет направленность переживания:  река оказывается «безводной» и «несет поноску неподвижную». Память песенного метра поддерживается еще и паронимически: «звезды хлебные бесследные / у него наперечет» отсылают нас к «сени новые, кленовые / решетчатые». «Взводный» отражается в «звездном», «звездный» - в «хлебном», «расчесочки» - в «наперечет». Не срыв, но смещение, пристальное разглядывание мира положены в основу лирического действия. У Александра Введенского читаем:

Мне страшно что я при взгляде
на две одинаковые вещи
не замечаю что они различны,
что каждая живёт однажды.
Мне страшно что я при взгляде
на две одинаковые вещи
не вижу что они усердно
стараются быть похожими.

Песенность у Юрьева сочетается с ритмической и фонетической затрудненностью: «Под горой безводный Неккар / через расчесочки течет». Здесь реализуется звуковая перформативность: возникает «образ-движение» того, о чем говорится.  Все это создает «ритмический узор мышления», «частные образы времени в развертке» [2]. Ключевое – «а нас с тобой несут по мoсту» - взгляд издалека. И это растождествление необходимо для того, чтобы увидеть, как есть на самом деле:

По мостy грохочет фура
в сияньи дымных кристаллид,
а у мoста кротко и хмуро
швабский Батюшков стоит —
швабский Батюшков-Безбатюшков,
со шваброй пасынок Харит.

Именно в этой точке вдруг вспыхивает «соответствие» – и появляется «швабский Батюшков», то есть Гельдерлин. Мы попадаем в расщелину времени. Кроме того, «в сияньи дымных кристаллид» мерцает Мандельштам и его «аониды». Здесь уже восстанавливается связь Батюшкова и Мандельштама:

Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне, — и чем я виноват,
Что слабых звезд я осязаю млечность?
И Батюшкова мне противна спесь:
Который час, его спросили здесь,
А он ответил любопытным: вечность!

Параллельность фигур «русского Гельдерлина» и «швабского Батюшкова» задает одновременно с соответствием и несоответствие (в Ленинграде – Гельдерлин, а в Гейдельберге – Батюшков), что в данном случае становится метафорой движения, воплощенной интенциональностью. Стихотворении 1981 года заканчивается так:

едешь — как кесарь к косарю,
летишь — как русский Гельдерлин,
плывешь — как в море зла, мой друг,
по каменно острoвскому проспекту
пока-еще-домой…

Единоначалие каждой строфы первого стихотворения сменяется анафорическим восхождением второго стихотворения: «Под горою» – «Под мостoм» – «По мостy» – «Как поднимешься по Неккару». Мост – пороговое, предельных пространство, особенно в мифологии Петербурга (вспомним хотя бы Достоевского), – соединяется с образом Леты, которая также важна для петербургского мифа (Евгений в «Медном всаднике» переплывает через реку и сходит с ума). Так уже на другом уровне развивается тема *безумия в этих стихотворениях: безумие напрямую связывается с потерей памяти, а вернее – уходом держащего память:

Как поднимешься по Неккару,
так закончится гора,
и расплакаться будет некому,
оттого что уже вчера.
Скрипят на морозце ночном флюгера
в прошло-будущем у столяра,
еще-пока-не-дoма…

«Два стихотворения» Олега Юрьева – это текст-остановка, внутри которой может произойти припоминание, позволяющее вернуться на родину, которой нет на карте (Мамардашвили). И образ столяра «в прошло-будущем», и сочетание «еще-пока-не-дoма» наводят на мысль о сыне плотника и теперь уже не о поездке «по каменно острoвскому проспекту» и  «по мoсту», а уже о совершенно другом путешествии. «Когда он приотворил распухшие свои глаза, он глаза свои приоткрыл. Он припомнил всё как есть наизусть. Я забыл попрощаться с прочим, т. е. он забыл попрощаться с прочим. Тут он вспомнил, он припомнил весь миг своей смерти. Все эти шестерки, пятерки. Всю ту — суету. Всю рифму. Которая была ему верная подруга, как сказал до него Пушкин. Ах Пушкин, Пушкин, тот самый Пушкин, который жил до него…»

__________________________________________________________________________________

[1] «Все чужие голоса, полузабы­тые строки оживляются не ради биб­лиографической памятки, а ради того поэтического, что скрыто в них и что одно наделяет смыслом тот бесконеч­ный разговор с предшественниками, к которому устремлена поэзия Олега Юрьева» [Кирилл Корчагин. Поэзия и история поэзии:  http://www.litkarta.ru/dossier/korchagin-o-jurjeve ] .

[2] Валерий Шубинский. Сопротивление ходу времени. Интервью с Олегом Юрьевым: http://www.litkarta.ru/dossier/shubinskiy-yuriev-interview/dossier_1774

Эссе, поданное на премию им. В. В. Розанова “Летающие собаки” — 2012 и получившее награду “За стиль”.

Опубл. в ж. “Воздух” № 3-4, 2012