Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Илья Кучеров

Стихи

Маленькая ночная серенада

07.12.2009

12.12.2008

03.02.2008

11.11.2003

16.02.2003

Из книги
«Морской конек

Илья Кучеров

Из книги «МОРСКОЙ КОНЕК»


Геральдика

Что будет на гербе, того не миновать.
С тех пор, как наша степь очерчена Страбоном,
Балтийский леопард поставлен воевать
Пределы Азии, лежащие за Доном.

Там ходят люди с головами псов,
Олень стучит копытами в ворота,
И где-то в глубине серебряных лесов
Цветут лазурь и позолота.

Там белый витязь башню стережет
И тяжкой булавой приветственно вращает;
Он подвиг совершит и город подожжет,
Но даже этот грех Владычица прощает.

А дальше – вечный день и вечная весна,
Где светят соловьи у каждого алькова,
Взлетает роза, падает луна,
И рвется в небеса крылатая подкова.

Зачем же сущности всегда разделены
Девизом и копьем, финифтью и эмалью –
Мы только видим упоительные сны,
Как женщиной, пленясь немой согдийской далью.

И, выйдя на войну и падая на снег,
Навек раскрашенный лазоревым и алым,
Ты вспоминаешь, что вчера во сне
Она тебя и впрямь поцеловала.

1995


* * *

           ...Редеет облаков летучая гряда.
                    А.С. Пушкин


Когда над городом сгустится тишина,
Опять, как из ларца Пандоры,
Метро наполнится шагами Командора,
И Невский зачеркнет Китайская Стена.

Мы возвращаемся: ни мира, ни войны,
Лишь свист и шорох покоренной дали, –
Но нет таких личин, чтоб мы не увидали
Привычный абрис Петроградской стороны.

Здесь не Офелия – здесь мышь оплачет вас
В буфете, где ни круп, ни соли,
Лишь только догорят остатки силы воли
В окошке над Невой, где Феникс не погас.

И мы опустимся у самой кромки льда.
Мы сложим перепончатые крылья
И подождем, пока в плену бессилья
Очнутся ваши города.

Не поминай о мертвых никогда:
Они и так на облаке кочуют,
Но вмиг слетятся, только кровь почуют.
Редеет облаков летучая гряда.

1993


* * *

          ...Чтобы нам уехать на вокзал...
                    О. Мандельштам


Подари мне лезвие души
От людей, что прячутся в тиши.

Я уйду к заливу под сосну,
Под корнями старыми засну.

И во сне, огнем неопалим,
Я построю свой Ерусалим,

Где людей стрижет, как тополя,
Жадная до похоти земля.

Я взрасту, как дерево в лесу,
Я по веткам расточу росу,

Я вернусь – а мы уже ушли
На другую сторону Земли.

Пусть теперь разят из-за угла –
Вместо крови вытечет смола!

1994


Шаги Командора

В этом доме умирают кошки –
Знать, и мне придет пора,
И над кадишем в затрепанной обложке
Во дворе заплачет детвора:

Мендл, Мендл, ты идешь по кругу
С чашей у виска, пробитого дождем;
Где теперь найдешь себе подругу,
Где построишь дом?

В час, когда Творец затеплит ханукийю,
У твоих дверей завертится зима;
Звезды путь вершат –
          да кто они такие,
Чтоб сводить тебя с ума?

Тишка, Тишка, где ты, киса Тишка? –
Мяу! – отвечает Тишка, – я лечу!
Этот мир как недописанная книжка,
Нам сверстать ее не по плечу.

Не тягаться черной кошке с василиском,
Он давно таится в глубине двора. –
Киска, киска, дай мне силы, киска,
Мне с тобой пора.

Мы с тобой взовьемся, словно дым осенний,
Словно желтый лист, летящий на восход,
Мы с тобой прольемся под ноги растений –
Принимай нас, Избранный Народ.

1995–1997


* * *

Морозная заря качается над лесом,
И больше потерять не страшно никого:
Сосновый гроб давно томится под навесом –
Как первые цветы, всегда на одного.

От пепельных берез до вечномертвой хвои
Земля скопила яд в бестрепетной игле;
Не прикасайся к ней – она готова к бою:
Вобьет тебе кутак и заточит в скале.

Ни стих державинский, ни сталинские руны,
Ни снег, что падает у нас над головой,
Не объяснили нам, пока мы были юны,
Что эта часть земли оставлена Тобой.

Ладони распахни – с них бабочка взовьется,
Навек огранена в гранитный лед.
Застывший водопад набухнет и взорвется.
Полуночный Гаспар непрошеным войдет.

1997


* * *

Этой ночью все деревья спешат раздеться
догадываясь что лета больше не будет
в перевернутой банке свечным огарком лучится детство
да брусника манит укусом под левой грудью
вечор, ты помнишь, нам Афродита пела
про обретение новой – ледовой – плоти
а нынче снова грохочет белая пена
и птицы прощаясь пляшут в водовороте
не сомневаясь, что лета больше не будет
не бойся и выпей осень из белой фляги –
это только кровь моросит из раны под грудью
и падает брусникой на белый ягель
это птицы, крича, на юг улетают – знают,
рыбы знают и лезут в омут,
облетевшие листья в предутренний лед вмерзают,
к полудню он снова тает, и листья тонут
нам не надо рожать детей, а если придется
посади их в лодку: они научатся плавать
белый свет повернется вряд ли кто-то вернется
но по ним уже некому будет плакать
им в каждом камне вырыт шум водопада
им ягель на плечи ляжет белой периной
не оглядывайся: нам уже ничего не надо
Мы входим в новый ледниковый период.

1997


* * *

          ... Смерть! Где твое жало?
                    Иоанн Златоуст


Когда на море падет лимонно-желтый закат,
Горбуша в реку пойдет искать Гефсиманский сад,
О камни брюхо кровить, выметывая икру,
Одну только ночь любить и умереть к утру.
Кровавый покров берез упал на твои холмы,
Мы верим, что всё всерьез, выныривая из тьмы,
Где рыбой кипит река, как десять жизней назад,
И падает в облака, серебря глаза.
Над нами кружится кит, в короне звездной дрожа,
Но из этой реки в него не метнуть ножа;
Я тоже стану китом, если останусь жив,
Вспенивая хвостом не воду, а рыбий жир.
Твоих плавников лучи уже не вморозить в лед
(На тундре ржанка кричит – никому не врет),
Уже не отнять руки, уже не отбросить пут
Той последней реки, где мертвые воду пьют.
Мы снова ворвемся в мир, где Бог на древе пропят,
Где плоть пробита до дыр, а душу кровью кропят,
Где красная (в хрустале) икра мерцает лучом,
Не различая во мгле, кто кому обречен.

1998


Закон джунглей

Есть сад камней среди монгольских орд,
Где каждый сотворил себе кумира.
Там птицы прячутся в тени медвежьих морд,
И к Маугли с высот спускается Багира.

Там одуванчики затлеют на лету,
Синица прорастет, и жимолость воспрянет,
И тени чьих-то рук, пройдя сквозь пустоту,
Соединятся и в песок поманят.

Звезда без имени ворвется в зеркала,
Зажжет сухой бурьян у твоего порога,
Но ей не пройден путь, которым ты прошла,
Твоя кровавая и хрупкая дорога.

Над ней – молчание невидимых зверей,
Над ней – возносят крест в просвет сосновой кроны,
Над ней – не отступись, когда медведь-еврей
От нас потребует одной и той же крови.

Мы созидаем мир из песни и песка,
Змеиным ядом наводняя жилы,
Пока синица не отвянет от виска,
Пока мы падаем, а значит – живы;

Пока душа твоя в янтарь облачена
И в зеркалах не может отразиться,
На шее Маугли – булатная весна:
Всем одуванчикам грозится.

1997–1999


* * *

У кошки серые глаза. Лови ее, лови! –
Пока над городом гроза признается в любви,
Меня прожектор опалит пятиконечным льдом,
И голый, словно эвкалипт, я влезу в кошкин дом.

Она одна, всегда одна, и свет в ее окне,
Но свет, летящий из окна, теряется на дне,
Где ни кровинки на лице, лишь волосы плывут, –
И вязнет якорная цепь в придонную траву.

С тех пор прошел немалый срок, мой хвост давно облез,
Мы все в плену кошмарных снов, и времени в обрез.
Мы кормим бабочек зарей из кожаной горсти,
Она становится золой, и Солнце не спасти.

1987–1999


МОРСКОЙ КОНЕК

I

Изготовится к бою лещина,
Волшебной палочкой хлестнет по плечу,
И будет четвертая годовщина
Камени, в котором я лечу.
Сквозь янтарь спешат разбуженные пчелы,
Зарянкой раскололась гнилая ель,
У водяного коня запутался в челке
Заблудившийся мертвый шмель:
Ему бы откреститься медвежьей дудкой,
Послать в Сибирь письмо без числа,
Но он уронил телефонную трубку
И Анжелика его не спасла.
Водяному коню расчесывая гриву,
Прожив три года на дне реки,
Я увидел сквозь золотую гривну,
Как на сушу выходят мальки:
Одного полынь нагрузила кладью,
Другого в поле заклевал ковыль –
Выйди и ты, жеребец украденый,
Воротись на запах своих кобыл!
Анжелика отмерит, чего ты стоил,
И вознесет на гребень волны.
Вы были семенем, а станете солью:
Ей все моря полны.


II. Философия общего дела

          Едет дядя Муравей, Три аршина меж бровей,
          Уши как у трупа, Морда как залупа.
          Здравствуй, дядя Муравей и т. д.
                    Архангельская частушка


Над полями реет конская хвороба,
Дядя Муравей оглобли погоняет,
Ветер празднует сошествие из гроба,
Всем усопшим занавески отворяет.

Там, в чулане, притаилась Ойкумена,
Ей уже вовек не выйти из запоя, –
Выбей головой бревенчатую стену,
Если дверь перед тобой закроет.

Нам не важно, кто был первым, кто последним –
Так и жить, и оживлять намного проще,
Даже если в пламени посмертном
Янтарем истает пахотная почва –

Жимолость наполнится соленым медом,
Обещая пчелам клейкую усладу,
И воскресшие отцы пойдут по водам
К неприступному паскудному Царьграду.

Здравствуй, Ойкумена! Выпей чашу с ядом!
Спрячься от огня под каменные своды –
Все равно ты ляжешь вместе с нами рядом
На алтарь преполовения Природы.

Мы не зря ломали на дверях засовы,
Мы не зря коней гоняли над полями,
Если вознесется колтуном сосновым
Муравейник на родительской поляне.


III

Береженого Бог бережет. Выйди из лодки,
Увидишь, как лошадь переплывает реку.
Припади губами к ее золотому лону,
Неизбежному, словно конец века.

Выбери берег, каменный и кровавый,
Где парад планет над отрубленной головою –
Или тот, песчаный,
          обещающий и коварный,
Шелестящий русской разрыв-травою.

Там дождь прольется сквозь крыши обсерваторий,
Там жизнь прошла, а я ничего не сделал,
Там можно упиться собственной правотою,
Вливая в голову гулкое злое зелье.

Мир не склонился к твоим ногам.
          Поиски смысла
Не принесли забвенья в любовном стоне.
Вернулся домой –
          и видишь: жена повисла
Мертвой Корделией на колокольном звоне.


IV

          Кораблик заливает морскими волнами.
                    Хлыстовская песня


Анжелика уснула в своем серале,
Ей на работу вставать чуть свет,
Но планета, которую мы украли,
Вскрикивая, поскачет за нею вслед.
Мы жили в доме с протекающей крышей,
Над нами лебеди летели на юг,
И при каждом знамении свыше
Мы неслышно сходились в кулачном бою.
Видишь, Иаков борется с Богом,
У него из-под век набежала гроза;
Месяц в поднебесье уперся рогом,
Не смеет людям поглядеть в глаза.
Когда под крылом пролетает вечность
Лебединой ласточкой небесных слез,
Заснеженным дыханием последней встречи –
Об этом нельзя сожалеть всерьез.


Баллада о нерастраченном восходе

          ...And never the twain shall meet...
                    R.Kipling. The Ballad of East and West.


О, Запад был Запад, Восток был Восток, но с места они сошли:
Им всем отсосал поющий песок, что ждет у края земли, –
А вокруг песчаные корабли копытами ели Марс,
И мысли, дробясь в дорожной пыли, не замечали нас.
Солнце встает, Бог подает, дьявол зовет в кабак:
Там Олаф Лейлу достает, пока поет набат.
Там вечная слава для всех котят, что жаждут живой воды:
Они, как прежде, на юг летят, пронзая вечные льды.
А над Балтикой звезды падают          (Am E E7 Am)
И прохожему сердце радуют                (A7 Dm)
Но одна из них нас с тобой хранит      (A7 Dm Am)
И, когда умрем, обратит в гранит –     (Em F# H7)
Decrescit Phoebe, quae modo plena fuit.

Загорится вереск в чужих волосах – приблизить вороний скок,
Но в жилах у тех, кто встал на часах, потек березовый сок:
Звезда упадет на источники вод, и воды станут горьки,
И Олаф Лейлу призовет движением руки.
Лес нахмурил брови и встал на носки, но гон его миновал:
Пускай горихвостки умрут с тоски – это полный провал,
И все подобия Божества придут в единый порыв,
Если с темных веток слетит листва, и вновь объявят отлив.
Над Карелией небо хмурится,
По-над елями птицы щурятся;
Там моя любовь третий год одна,
Я и рад бы к ней, да кругом война –
Cum bene Sol nituit, redditur Oceano.

Когда упадет седьмая печать, Магелланы побьют рекорд,
Но никто не вышел их встречать в промозглый Ванинский порт;
Каравеллы дали прощальный залп и пошли к ближайшей пивной,
И Олаф Лейлу на руки взял и канул в мир иной.
Им поет застиранная заря, взметаясь из-под копыт,
О том, что у каждого глухаря зоб камнями набит,
Стрелок малиновкой убит (не вышел в егеря),
А значит – кровь солоней любви, когда вокруг лагеря.
Сегодня в бой идет трава, и ей мешать не сметь:
Чужие, тайные слова ведут ее на смерть.
И плывет восход к мысу Дежнева,
Там, упав на лед, небо держится,
А весна придет, разведет огонь –
И оно падет на твою ладонь. –
Nihil durare potest tempore perpetuo.
Cum bene Sol nituit, redditur Oceano.
Decrescit Phoebe, quae modo plena fuit.
Venerum feritas saepe fit aura levis.*)


____________________________________
*) Нет ничего на земле, что продолжается вечно.
Солнце, едва просияв, сядет опять в океан.
Вновь на ущербе Луна, только что бывшая полной.
Так и жестокость любви ветра дыханья нежней.
К Орфф. Catulli Carmina (Chorus).




Эпилог

Одиссей наконец вернулся к нимфе Калипсо,
Она чуть свет расцвела на еловых бревнах;
Толпа лестригонов ждет ее у калитки,
Хочет поймать и выщипать бабе брови.

Мы видим мир сквозь решетку на листьях рдеста,
Сквозь дражный гребень, где золото моют ртутью.
Полжизни прожито, и нам никуда не деться
От того, что стало твоей потаенной сутью:

Весна простучит по веткам вороньим клювом,
Осень наточит нож на Отца и Сына,
Звезда Бетельгейзе взлетит карусельным кругом,
Чтобы снова и снова на небосводе стынуть.

Так в осеннем метро одинокие пары кружат,
Но вечер настанет – тогда они обнаружат,
Что хлеб и воду с ними Судьба делила,
Всех обманула, зато себя обелила.

1999


* * *

По белому белым – пробеги по крышам домов
Обезумевшей белкой из форточного стекла;
Мы все прорастем туда, где судьба свела
В печальном блеске березового ствола.

По синему синим – не оставь на стекле следа.
За рекой туман укрывается под мостом;
В картонной коробке дремлет моя звезда,
Укрывшись от бед пушистым рыжим хвостом.
Ей наплевать на то, что будет потом.

В мире нет ничего, что больше нельзя предать,
Потому что я знаю: Вселенная за углом.
Лесные белки выйдут по мне рыдать
И ставить свечки, когда я начну опять
Барабанить зайцем или скакать козлом
На дальней паперти между Добром и Злом.

Я устал стучаться в твои чужие стволы,
Я не стану жить, по веткам во власть входя,
Я уйду туда, где звезды белым-белы,
Туда, где береза наконец-то слезет с иглы
И станет в белом, как невеста после дождя.

1997


Великая сушь

В сельском клубе проводы в армию до рассвета;
Самогон кипит из гнилой корчаги;
Заезженная заводная звезда (а может, комета)
Под потолком головой качает.
А когда сорвется – лисы покинут норы,
Сбросят листья на пришкольной делянке,
И низкое небо раскровянится в должную пору,
Так и не залетев на этой гулянке.
Лишь над крыльцом висит строка из постылой песни,
Костью выпрыгнув из девятого кряду горла,
Да сычи на ветках сидят, кричат друг другу: «Мы вместе!» –
Но неясно, куда и откуда несется голос.
Слушай, Израиль! Тина липнет к ладоням,
Деревья в стойлах мечтают о новом теле;
Они вспоминают меня еще молодого,
А я и не помню, было ли это на самом деле.
Судьба застыла, как будто родина в желтой глине,
Коза и корова запутались в паутине, –
Глиняной чашкой души не испить потока,
Пересохшего в средокрестье пустыни.
Мы все пережили время великой смуты,
Пока в овсах, от свободной любви дурея,
Перепела отсчитывали минуты,
Равно отпущенные и эллину, и еврею, –
Но крик сыча, загоревшись в дальнем болоте,
Девятикратно в мегафон отразился, –
Наступает время делиться несвежей плотью,
Смерть наступает. С ней никто не сразился.

1999