Ольга Баженова

где пафосно в негнущемся мундире
уходит снег,
а дни бегут и падают, как звери в тире,
на черный хлеб, на снек,
на белый горб, сухарик осовелый, –
на мышке и сове
побудет сумрак и на голове ло-
снящегося голубя на голове
из камня; небо голубое:
похожее на тьму и свет, –
на глубине в небесном тающем забое
добытые, на горклой пахлаве
из плоских листьев, на земле, на дыме
забытые, – что дни – пустыми
ветвями-лапами – ему, что ве-
твь лепкого слепого праха.

апрель 2013, январь 2014

горящее лицо                     от духоты
ту с хуже делающеюся гущей         старья и горя
сплошную встречу
мечтающее ноября
горящих огоньков на воздухе в долине
возможно это черный бисер
но некоторые из бусин
вдруг    блестят               блестят
перебираемый навечно

дня
хотя бы облаков его едва волна
из легких острых нежных многих линий
так потерт
прозрачный пластик
прозрачность проредилась
поцарапан
глазами?
но не алмазами
пустая встреча
возможно это
небо

кто износил напрасно платье
прекрасных лиц почти не встретив
сосны осиного гнезда
такого слабо-голубого
осы использовали цвет балкона

прекрасных возгласа и дня
прекрасных облака и дна
они глядели все блаженно
всё шепчущее мне: beati…
они сияли в отдаленье
но не смотрели на меня
порой шумели для меня
терновый мёд ветра miele

здесь были мусические ели?
нет это не они
темнотный мёд они умели
не заморачивались

так вот когда и вот когда
слабеющею марлей от лица балкона

Бледный день сидит в засаде.
И алмазная – на блюде.
Но кто тебя осадит,
кто тебя осудит?
Кто тебя найдет
пред темным домом,
за грязью, расходящимся дождем?
(Ты что ли ткешь его?)
При дне ведомом –
звездчатка лета бледного свела
к воде, к дождю как из ведра, –
итак, на дне
дощатом, где земля тускла:
земле, но не углю-де
сродни всегда нерезкие глаза,
сказано, и дождь уже у скла-
да, где невеская гроза.
Хотя в невидимом сосуде
и мгла суха – незренья кров.
Игреневая рыба меч-пила
пред утром гречневую речь пила.

душа в себе видать толчется
в замкнутом доме звездочетца
на поле тихого волчца
средь звезд приплясываний
ведь же
дрожь бежит по каждой вежде
чья-то скрытая рысца

кора дождя
укроет зренье только кожа вод
тонка натягивается блещет зря
прозрачный невещественный живот
у капли каждой

в этой невещательной стене
в собачьей ревности
в пещном огне

листик прилипшей эвридики
исчез на камне родился дикий
холодный ветер надменный гул

не вступающий в пальцы пустыя чащи
без ступеней на пустоту всходящий
горячий призрак подземных вод

а если это прямо в рейкьявик
ты вступаешь в камень сухой кровавик
красная стеклянная голова

в углах губ сумерки      два уха
ветер – куб       ты сердце краля страха
и трухи                вдруг блеск болезный – с тобой

(*) Хоть тебя родила королева…
Я рожден был лютою албанкой
Средь отары на камне студеном…

Королевич Марко и разбойник Муса
(Перевод И. Голенищева-Кутузова)

углами главными
снег засыпает, потопляет (засияет?);
последнее дыша,
вечер четвероскудный
оставляет все как есть,
никого не усыпляет;
обметанные жаром дýши,
уши, болящие от наушников
(но всё ведь мало),
медные провода –
все погружаются в лодку как есть,
в поту, в тоске,
отплывают,
поскольку на ночь никому не позволено остаться,
да и негде в ней, медной

снег, понятно, весь стаял,
нигде его не стало

сидели бы – да нет,
а не хотят отныне – да,
их нет здесь (где?) –
тьма, пробеглая вода

когда кустарничек тебе люб
услышишь тихий хлюп
возле реки но не узнаешь лип
высоких взрослых всхлип

тиха сама себе смешная
просушенная вещь земли
а так никогда и не узнаешь
что липы на небо нанесли

и ты здесь не ставши межою
слежавшееся до пустоты
они черны и держат меж собою
весь свет кисейный что не ты

Вся эта подпаль, полутварь, подпаренный товар земли,
подтлелый дым, отложенный пар
в разреженной близи-дали
(не явлены);

в глухом наглеющем углу пустынной улицы под свет
какую сдавленную пустую иглу
рассеянной невесенней мгле
к сердцу из воска вели-вели –

но вот, как ни в чем не бывало, в неве-
денье бестелым днем;

смола, подсмолок, вода, отвар
весны – каким-то руслам сухим;

день ли играет словом глухим
невемой ночью по нём

каким-то бедным змеиным днем
прогорелой весны
маленький ветер с земным огнем
досматривали сны,

и будний весь таможенный кров
(все блюда, что, разогрев,
покажут там), гробы, и гром,
и скопище бывших рем

забрал минутный снег, пройдя
глубь времени, сгорев,
оставив только слух дождя
у негниючих древ,

продрогнуть или нет – при нем
ли, в прозрачной мгле –
маленький ветер с земным огнем
нежились на земле

и вот собрались они, и время первоначальное:
все время блестит какой-то огонь –
земля горит? – лоскут то здесь, то там –
и всё как будто нет-нет да и черна,
и тут же сажа бела,
третье платьице взяла печальное;

иногда видят утро, а оно – свежесодранная кожура
целиком и с него самого как будто,
иногда видят вчера,
встречают ночь, и она овчина,
и молчит вода в котелке,
а речь как будто речмя рычит,
в общем, ничего,
почти не осязаемая стезя,
живая, неузнанная дичина

оставь, оставь весь этот лес
и весь небес перванш –
холодный ветер перелез,
а там весь север ваш

и только
плотный снег сквозь прозрачные черные ели,
серый свет и темно-дальние сопки;

волнки на небе что на земле:
лапландские солнца, их торосный шорох, корни осоки? –

впрочем, никто из вас этого нынче не видел –
за облаками теперь, за облаками
(где ведь не желающий сиять реверс)
все они и рытые деревца топяные,
словно корки мельчайших летящих царапин – птичьей страны
дороги – и проточной весною сработанный север

обреченные теплой земле
целые иглы и мелкие камни

снег, текущий по жилам воздуха, как вино,
разбегающийся то вкось, то вширь,
но легко, легко,

здесь она, здесь – земь, снигирь,
темно-белая под неновым льдом

несколько черных сучьев
как шестикрылый серафим – настолько корявы,

несколько хвостов сорочьих
видно сразу, парк – направо, прямо,

со снежной сухою речью
день стоит рядом,
держит свою текстовку,
в мерзости и покое

каждая из них пролетает дважды
змеится и серебрится на воздухе
скрывается бору в темный висок
ручеек протекает однажды
и вот уже ручеек протек
и слух – вслед за ним – усох?

(и – безо всех:
тебя – их –
да и как могли бы)

(разве что раструбит –
мятным и в трибы
прочие –
темный иссоп)

солнце отмахивает свои версты на весну,
в венце из веток тьма его горит:

шелками вышитая мгла,
и прочий маргарит,
и розный срез, и тучек хлам,
на резкость взвеянный свет;

заместо мести тьма медуниц –
всегда верней, и цветок – на ней;

заместо милости…
свет тенист,
нежный, смещающийся при огне,
от мановения немого тепла, –

надмеркнувшая твердь,
костра сухое право,
тьма – на своем дворе,
земля, тебя не надо:

хранить пустую зернь
оставленного скола
прозрачный день настал,
и тьма поля сколола

засвечены, пусты
следы огня и пара;
оставив истый наст,
дождь выступил из града:

лицо твое, земля,
толь сладостно, что благо –
весь холод дотемна –
всю даже вечность лага

дерево тяжело
прилегло на воздух
(перепачканный и продрогший),
как старая беременная кошка:

дни его сочтены верно,
и ветки его сочтены
в саду безымянных,
а всё, что прочитано и сочтено в его свете
(и сочтено), – в какое-такое сметье…

ветошь, лупанар просвечивает – и вены
его черны, недолги,

всё же обыкновенно
тут при них что-нибудь успевают
[годы тому,
учебник истории для… не вспомнить класса,
параграф: в словах – всё та же трасса,
пахнущая не лучше окрестностей ЦБК
(в Кондопоге),
эти ветки и какие-то века
сырые (сухие) и их сословья,
и вот – бледный воздух, полнящийся черной кровью
дерев живых и усталых,
ликования – и тленье – дух подвала]

дверь во все времена
(а никуда не надо) –
виднеется –
рядом с деревом,
несколько сменных
людей, дерев и животных
проходят весною:
не одна-то, не одна, известно,
во поле дороженька пролегала,

волглый лимонарь,
сиречь луг, цветник,
теперь на небе –
тучи, неявившиеся листья

тихие звери живут спеша,
дышат (но медленно), со всех углов
подымающийся – тупая душа –
ветер побрел на лов,

бег росомаший повыше всех,
парадному небу холодный дымок,

золотой ярлык покоя
и Солнце темное какое
лучащееся густотой

будет (наутро ли) луч налачен
всей нестерпимою пустотой
будет летуч и так же беззлачен
как медный чай спитой

колос расплавленных оболочек
все-то кипят под земною плитой

разве Алголь чей контракт бессрочен
жечь будет их своей вострой пятой

за остинкой ворсинкой пустой
пустота проживает навечно
за нетерпимой за доброй верстой

	Авторы	Проекты	Страница дежурного редактора	Сетевые издания	Литературные блоги	Архив