Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив
Стихи с комментариями
2006

Михаил Айзенберг
    комментирует стихи
        Е. Сабурова
        О. Юрьева
        А. Ровинского

Григорий Дашевский
    комментирует стихи
        Д. Веденяпина
        Л. Горалик
        М. Гронаса

Мария Степанова
    комментирует стихи
        А. Ровинского
        Ф. Сваровского
        Л. Шваба

Олег Юрьев
    комментирует стихи
        М. Айзенберга
        О. Мартыновой
        А. Месропяна
        О. Панфила
        Е. Шварц
        В. Шубинского
Григорий Дашевский    
  ДМИТРИЙ ВЕДЕНЯПИН  
 

           
* * *

В такой – какой? – то влажной, то сухой
Траве-листве на бледно-сером фоне
Небес, колонн, ступеней, на газоне
Стоит безносый пионер-герой.

Акива Моисеич Розенблат,
Начитанный декан второго меда,
Вообще решил, что это Андромеда,
И Анненского вспомнил невпопад.
Мол, как сказал поэт в порядке бреда,
Вон там по мне тоскует Андромеда.

- Гуд бай, Ильич, большой тебе привет, -
Профессор раскудахтался глумливо, -
Не умерла традиция… Акива,

Ты настоящий врач! Живи сто лет.

 
 


Описание обломков всех традиций – античной, советской, поэтической, христианской, иудейской, ученой, - реплики к ним, о них и от их лица – насыщают последние полтора стиха максимально живой интонацией – недоумением и иронией одновременно: оказывается, исцеление безносых и неумирание традиции происходят не вопреки, а благодаря ошибкам, бреду, глумлению, кудахтанью. Память побеждает смерть неизвестным науке способом. Ты действительно – настоящий врач. Живи сто лет – в тебе выживет и все то, что ты, не понимая, помнишь. Это же - и точный портрет современной поэзии: она кудахтает, глумится, говорит невпопад, чужая и античности и Серебряному веку, она обломок, не знающий, по какому целому ей тосковать, – но именно она хранит чужую, непонятную ей самой традицию.

 

     
  ЛИНОР ГОРАЛИК  
 



Камень удерживает бумагу, ножницы вырезают из нее подпись
и печать.
Осталось совсем чуть-чуть.
Камень думает: “Ну какой из меня медбрат?
Надо было поступать на мехмат.
Вот опять меня начинает тошнить и качать.
С этим делом пора кончать”.
Ножницы думают: “Господи, как я курить хочу!
Зашивать оставлю другому врачу.
Вот же бабы — ложатся под любую печать,
как будто не им потом отвечать”.
Бумага думает, что осталось совсем чуть-чуть,
и старается не кричать.


 
 

В стихах Линор Горалик слышна строгость считалки - твердой песни в текучем мире, твердой песни среди плывущих голосов.    Устранено, выжжено все частное, индивидуальное, случайно-психологическое – то есть устранена лирика, как ее обычно понимают. Стихи Линор Горалик умеют то, что умели только т. н. фольклор, а если лирика, то самая ранняя, - найти слова для не-индивидуальных, не-личных, но кардинальных ситуаций. Здесь нет «ничего личного», но все человечно - труднейшая теперь  (то есть в личную эпоху) вещь. А в этом стихотворении сказано о ситуации кардинальной, но недолжной – такого не умел и фольклор.


     
  МИХАИЛ ГРОНАС  
 


Это стихотворение написано автором ночью.

Это – двадцать три миллиона девятьсот пятьдесят три тысячи сто восемьдесят шестое стихотворение после Освенцима (цифра неточная).

В нем выражаются такие чувства как тоска по родине, любовь к любимым и дружба с друзьями.

Всё это выражено словами.



 
  Это стихотворение – остроумная логическая шутка:  описание «этого стихотворения» и есть само «это стихотворение».  И уже в этом есть большая смелость – ответить шуткой на максимально серьезную фразу Адорно о невозможности стихов после Освенцима. Комическая сторона есть и в педантической точности огромной цифры – несмотря на запрет, вот сколько стихов понаписано. Но рядом со словом Освенцим педантичные цифры всегда будут напоминать о числе погибших, о педантизме убийц. И мы понимаем, что в замене самого стихотворения его описанием главное – это не парадоксальность, а невероятная бережность: такая замена как бы укрывает «само стихотворение», некую живую единицу, уязвимую как единичный человек, покровом описания. Но парадокс изымает из этого жеста любую сентиментальность – оставляя только точность и целомудрие.