Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Алексей Пурин

Стихи

СТИХИ С ЭПИГРАФАМИ

Стихи разных лет

Долина царей

15.07.2007

Евразия и другие
стихотворения


Созвездие рыб

Сентиментальное
путешествие


Неразгаданный рай

Переводы Рильке

О стихах

Превращения
бабочки. О русской
поэзии ХХ века


АЛЕКСЕЙ ПУРИН

 

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

 

ЛИТЕРАТОРСКИЕ МОСТКИ

Не музей ли здесь для ротозея?
Балерина мраморно гола.
Ходят посетители, глазея
на кусок зеленого стекла.

Вечный сон танцующей элиты
зрительский наяривает зуд —
и надгробья, как кариатиды,
мнимое бессмертие несут.

Яхонтов собранье и брильянтов!
Лира, а не крест или звезда...
Как-никак привал комедиантов —
на пути из грезы в никуда...

Так светло, так зелень разогрета,
так легко в раю полупустом,
так нестрашно!.. Вот-вот скрипнут где-то
детские качели за кустом, —

цвета ленты для магнитофона,
лаковый, из двух полупластин,
вдруг коровка божья свой хитин
разведет, как чудище девона.

1980


* * *

Не в арабской ли сказке когда-то
мы с тобой утопали в шелку -
затворясь от кишенья Багдада,
прикипев волоском к волоску?

И не мы ли, чудес старожилы,
в туго сжавших сознанье чалмах,
голубые под золотом жилы
разжигали друг дружке впотьмах?

Не постель, а безлюбая льдина -
и когда не прижмешься тесней,
что светильник к перстам Аладина, -
сразу заледенеешь на ней.

Сокровенное вызнав меж хлама,
еле зримый огонь распалим -
поелику сиянье Ислама
носит в сердце смиренный муслим.

Небо в черные ризы одето -
и Кааба незрима уже.
Запах роз, силуэт минарета...
Но дорога известна хадже.

1996

 

* * *

Поедем в Вырицу - мириться
с необоримою тщетой:
плотва в пучине серебрится,
нежарок тускло-золотой
диск помраченного светила,
и, ветку отведя рукой,
увидь - гроза обмолотила
немую пойму за рекой.
А наш обрыв - из краснокожих...
Но миг спустя развеселит
смятенье девочек, похожих
на закупавшихся Лолит, -
сырой переполох русалок,
дождем застигнутых врасплох...
(Как влагу - пересохший мох,
глаз это впитывает, жалок...)
...Бежим! - ошпаривать крапивой
колени, прятаться в сарай -
под шелест Оредежи лживой,
жемчужной... Рай? Конечно, рай!

1997

 

* * *

Вечерний, чересчур небритый
и по-кладбищенски сырой,
он сумасбродной Маргаритой
дышал и шулерской игрой
тревожил спрятанной валторны...
Вокруг - едва ль не лопухи...
Как упоительно-тлетворны
всё пропитавшие стихи!
Отрадна строгая ограда, -
но что ж психея смущена
в тени, где Леты и де Сада
соединились имена?
Здесь наклоняла свой подсвешник
дитя ночных метаморфоз -
и нам являлся смрадный грешник
средь полувытоптанных роз,
воспетых Аннушкой... Пролиты -
и воск, и слезы, и масла...
Но страстью выщерблены плиты -
той, что и Фауста несла.

1997

 

ИЗ РИМСКИХ СТИХОВ

1

От фpесок, от мозаик, от каpтин
уйди в тысячеокие pуины,
где воздух стынет в гоpле окаpины
и  полон тени пиний Палатин.

Здесь нечто вpоде сивеpских пещеp -
киpпичный ор. И теpмы, в толк возьми ты,
шестикpылаты стpоили теpмиты,
а не, как вpут бедекеpы, Севеp.

2

«Возлюбленная спутница, душа,
таинственная жительница тела,
уходишь ты из милого пpедела,
где знала pадость, тая, тpепеща,
в безобpазные области пустого
забвенья...» И его мемоpиал
бег вpемени пеpеименовал,
забывчив, в Замок Ангела Святого!

3

Двуликий Янус, веpный палиндpом,
Танатоса и Эpоса хоpомы -
Рим! (Имена кладем, как сеpебpо, мы
в уста - и радость тешим под pебpом.)
Ты - сеpдце миpа, в шpамах и кpови.
И все в тебя стекаются доpоги.
И, умиpая, мpамоpные боги
в попpавшей смеpть сливаются Любви.

1998

 

ИЗ СЕБАСТЬЯНА НАЙТА. С АНГЛИЙСКОГО

В окне двулинзом, точно в призме,
Гиперборейской пустотой
Рожден, плывет в метаболизме
Морозный купол золотой.

И тускло, словно он из бронзы,
Неволит мраморную бязь.
Но пальчиком до льда дотронься -
Сверкнет червонец, заискрясь...

Так что ж, усвоив трюк Тантала,
трюк Креза, автор прячет взор?
Он - царь!.. да царство - из металла:
И дом, и крепость, и собор.

1999


* * *

Езда в незнаемое - сладок
нам только узнаванья миг...
Раскрой на лучшей из закладок
Евтерпы парусный дневник!

Все осязаемое - остов,
скелет безжизненный. Зато
нас увлекли ездою в остров
Тредиаковский и Ватто.

Дышал Эол, волна бурлила
и чайка прядала в волну,
и Одиссей узнал Ахилла
по склонности играть в войну.

И там, на острове Киферы,
блаженно выплывшем из книг
подобьем первозданной сферы,
тысячелетья - только миг.

2001

 

* * *

Он тек из бездны миллионы лет,
чтоб кануть здесь, на дне моей глазницы, -
звезды, давно перегоревшей, свет...
Что ж, ужаснуться или изумиться -
как те, до нас: таков и ты, поэт!

Ночных светил слепящие зеницы,
всех одиссей затверженный завет...
Но той еще на небосводе нет
звезды, что нашим правнукам примнится
живой - и вечный передаст привет.

2001

 

ВЕСТНИК

1

Как альпийский стрелок, как альпийский стрелок молодой,
засыпая в свалявшихся травах покатого склона,
полусонными пальцами будит голодное лоно -
и сливается с тоже отдельно стоящей звездой,

так и ты, божество, огибая ладонью одной
туго скрученный в крепкую трубочку вестничий свиток,
пьешь всей бьющейся грудью пространства пьянящий напиток,
чуешь трепеты в пятках и хаос косой за спиной.

Как и он, как и он, так и ты на ионы, эоны
распадаешься весь, чтоб внедрить драгоценную взвесь,
драгоценную весть в средоточье незнаемой зоны, -

и не важно, кому адресована Зевсова месть,
и не важно, насколько пологи альпийские склоны:
мы очнемся - забыв, для чего оказались мы здесь.

2

Ты - не ртуть и не сера, тем более ты - не сульфид.
Ты - та связь, что целит этот мир и от смертных обид
одиночества лечит, нездешнее в косность вливая.
Лишь тобой, ей чужим, и жива вся Природа живая.

3

От курчавой макушки до пяток крылатых
весь ты - в тех изначальных, единственных латах,
что прочнее любой рукотворной брони.
Ибо образы смертного вечны. Они
облекают и нас, пусть - на час, и зачатых
в нашем сердце богов, пусть - тоской не початых,
и Того, Кто зовется Любовью. Одни
путеводные светят ночные огни.

1997 – 2002

 

НАРЦИСС

Столько заворожённых ничьих ночей
ты глядел в горячий живой ручей,
где твоим стенаниям вторил милый
рот, что влага стала твоей могилой.
Как песчаное дно, трепетала грудь,
и упругие рыбы торили путь,
и твой облик сливался с любимым ликом,
и взаимным дол оглашался кликом…

А теперь над тобою вода чиста
отраженьем облака и куста,
вместо лика-облика – лоск и блики,
ибо те, что сжаты серпом, безлики.
Только тишь да гладь, не шумит камыш,
не шуршит в траве полевая мышь,
слезы смыты и вышел финал обидам –
и лежит весь мир ледяным Аидом.

2000, 2004

 

СОБОРЫ

I

В Амьене, в Шартре, в Реймсе сталагмиты
вросли в лазурь, но больше не растут.
Кто оязычил каменщиков, тут
стучавших в лад? Куда ушли термиты,
вдруг загудев на тысячи ладов, -
в немые паутины городов?
Иссякли слезы сталактитов? Осы
оставили гнездо?.. Одни вопросы.

II

Как если бы взлетающим фонтанам
застыть навеки повелел Господь
нерукотворным камнем неустанным,
колонн и дуг подброшена щепоть –
как на вопрос о мыслящей деснице
полуответ двусмысленный. И вот
за тыщу лет не шелохнется свод –
там, где немолчный рынок шевелится.

III

До нас ли взрывам огненно-застылым
и водопадам, обращенным в лед, –
в углы вселенной, к времени могилам,
они давно отправлены в полет.
И такова их скорость световая,
что (как душа – на длинном волоске),
неподлинно меж торжищ пребывая,
они на самом деле - вдалеке.

IV

Лишь костяки. Но их грудные клетки
тысячеусто поднимает Бах,
и свет, пройдя сквозь радужные сетки,
рождает цвет в их темных черепах.
А вечерами башенная роза
зеленоватым светится огнем -
кошачий глаз! Не утешенье - в нем,
увы, а ненасытная угроза.

V

Что, если Бог – отвесный водоем?

2002

 

* * *

                       Nah ist
                       Und schwer zu fassen der Gott.
                                                         Hоеlderlin

 

Стихи с названьями «Зима»,
«Зима», «Весна», «Зима», и «Лето»,
«Зима», и «Осень», и «Зима»,
«Зима», «Зима», сойдя с ума,
еще писать в два-три куплета.

И видеть смену сорок лет
времен неведомого года
в окне, где вторит свой куплет
четырехстрочная Природа...
Непостижим Господь! И нет
мостка над бездной, перехода.

2004, 2006

 

* * *

Дорогую сигару раскурим назло
нашей бедности: пусть
дым сиреневый крутится, точно сверло,
и читается жизнь наизусть.

Получается плохо: сонет – не сонет,
без последней терцины пока,
лишь тоска… Как сказал настоящий поэт –
«и лежат на башке облака».

(Он меня недолюбливал – и поделом:
мне смешно, если дразнят гусей…
Но со смертью его всё на свете на слом
вдруг пошло с очевидностью всей.)

2007

 

* * *

                             Памяти Василия Русакова

Всё кончается в зале без окон,
при больнице, на заднем дворе:
треск свечи, да спеленатый кокон,
да зачуханный поп в серебре.

И какие-то люди с цветами
в на минуту притихшей толпе:
кто такие – не знают и сами, -
что же могут постичь о тебе?

…………………………………
…………………………………
………………………………….
………………………………….

Ну, простились. И выпили пива,
Забредя в полусонный шинок…
Не навеки, Василий! Счастливо!
Сколько б ни было – всё же не срок.

2010

 

* * *

Хувишка, царь кушанский, на слоне,
в богатом платье, в бронзовой броне.
Он – сын Васишки. Брат его, Канишка,
пытался бунтовать, но усмирен
и, видимо, убит. И правит он –
богоподобный на слоне Хувишка.

На реверсе господь четверорук:
ни Шива и ни Митра – только звук.
Еще столетий пять до Мухаммада.
Но дайте срок – Хувишка на слоне
до Лондона дойдет, поверьте мне, -
до Бостона, Парижа, Сталинграда.

2010

 

РОМАНСЕРО

Безумная Барселона
с фонтанами на груди,
где строят дома наклонно
и где растет Гауди;

Валенсия – вроде вальса
над втоптанной в твердь рекой
(о канувшем не печалься –
махни ему вслед рукой!);

гранатовая Гранада
в дурмане арабских зал,
куда круглоту квадрата
вписал император Карл;

откосов и дуг усилье,
собой изумивших мир, -
сервильнейшая Севилья,
клавирный Гвадалквивир;

стоарочная Кордова –
как соты во весь экран,
где храму мечеть основа
и в Библию вбит Коран;

в бреду иль на грани бреда,
как если б и вправду Грек
его начертал, - Толедо
в кольце торопливых рек; -

и нас приведет дорога
в стучащий о камень плит,
в цветущий своим барокко,
в кишащий людьми Мадрид.

2010

 

* * *

Поэт описывает вазу
во всеоружье мастерства.
Она почти что зрима глазу…
Скажи: она – тверда? мертва?
И столь ли форма недвижима,
чтоб по прошествии веков,
для простаков непостижима,
она смущала знатоков?

Ах, пленник трепетного слова!
Тебе – будь Китсом, наконец, -
вовек не высечь из живого
ту твердь, что выточил резец;
не сохранить в тенетах звука
ту плоть, которая с ума
сводила… Горькая наука!
Мысль – только посох и сума.

2009, 2011

 

ИЗ ЦИКЛА «НАСТАВЛЕНИЯ»

 

1

Коварствами искусств насытясь наконец,
овсяный свой венец прими – и в Олонец
какой-нибудь езжай, и доживай угрюмо:
где девочка-любовь, где мальчик из Фаюма?

И всё же грех роптать: всё было, всё сбылось,
а слабое тепло и днесь не пресеклось;
живи себе пока, ни хладный – ни горячий,
в надежде волшебства, но к мастерству незрячий.

2

Тот облик, что глядит из зеркала,
не мог бы юности присниться.
Как жизнь дурашку исковеркала!
Ему бы впору власяница.

Бреди стезею, заносимою
за сим снежком, с небес упавшим,
в ничто – каким-нибудь Зосимою,
как всё на свете провонявшим.

3

Жизнь посредственного поэта
хороша. Посмотри: всех тех,
кто имел претензии, Лета
унесла уже – не успех.

Поглядим еще, почитаем
их, палёной водки попьем…
Тот, кто умер и почитаем,
негасимым горит огнем.

2011

 

* * *

Во сне привиделось: в аду
я то мучение найду,
что вечно буду мерзкой твари
«на случай» вирши сочинять;
а рядом дудочки ваять
нечистым будет Страдивари.

Всё будет – как на Соловках:
и кисти, и резцы – в руках,
и драмкружок, и взвод расстрельный.
То Моцарт «Мурку» напоет,
то Данта выведут в расход,
то Блока вздернут за котельной…

А ты, читатель мой, в раю
окажешься  (на том стою –
да и не может быть иначе!), -
советчик верный мой и врач, -
и там среди рублевских дач
не загрустишь о нашем плаче.

2011