Авторы Проекты Страница дежурного редактора Архив

Виктор Смольный

Стихи

30.08.2003



Виктор Смольный



ПТИЦЫ И ПРЕДМЕТЫ ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА

Сова, живущая в лесах
          – и городской безногий нищий
Орёл, парящий в небесах
          – и белый лист бумаги писчей
Ночной вздыхатель козодой
          – и гулкий перезвон трамвая
Старатель-грач в траве густой
          – и сталь на крышах листовая
Багряноклювый вертихвост
          – и нежный пар над чашкой кофе
Павлин, раскрывший дивный хвост
          – и дом, где жил великий Йоффе
Гусь, одолевший реку вплавь,
          – и термостат, где спят бациллы –
Вы все – живительная явь,
Из коей я черпаю силы.


ПЕРЕХОД СУВОРОВА ЧЕРЕЗ АЛЬПЫ

1.

Суворов с перышком у края
Покрытой шапкой головы
Идет по Альпам, ощущая
Протяжный, дальний крик совы.

Уж ночь свой полог опустила
В луга, поросшие травой,
И полнокровные светила,
Как мухи, спят вниз головой.

2.

Спят европейские народы.
Лишь пялится исподтишка
Пытливый желтый глаз Природы,
Туманом тронутый слегка.

Лишь разминает педипальпы
В траве паук... В то время, как
Суворов переходит Альпы,
В гранит впечатывая шаг.

3.

Идет, хрустя хрящом в колене.
Бутыль с водой - его багаж.
В его душе одно стремленье:
Преодолеть Альпийский кряж.

Шуршат дубов седые скальпы,
Ночная выпь вдали орет...
Суворов переходит Альпы,
Отнюдь не двигаясь вперед.

4.

Он шаг чеканит - царь ли, раб ли, -
В плену упитанных светил;
Он - как паук в янтарной капле
В петле движения застыл

Герой, помещик, победитель -
Он заперт в Альпах на века.
Луна, как пятновыводитель,
Стирает с неба облака.


ТРУДОВАЯ БИОГРАФИЯ

Я слыл удалым землекопом
Копая воздушные ямы
Измазав лицо пластилином,
Вторгался в пчелиные ульи
Я пел рыболовные песни
В краю одиноких ковбоев
И вторило эхо лесное
Волнами столярного клея

Я шил мармеладные платья
И пек деревянные хлебы
Играл на железной валторне
В оркестре подводного царства
И сладко потел, изучая
В окутанной плесенью школе
Скрипичный язык насекомых
И злую религию птиц


БУРЯТСКАЯ ПЕСНЯ

Он ожидал нас в синем седане
У зала прибытия аэропорта.
Куда вам, юноши, - молвил с улыбкой,
Ласково скаля вставные зубы.
Мы сказали, что едем в Манхэттен.
Цена показалась мне подходящей.
Откуда летите, - спросил он дорогой.
Я ответил: из Сан-Франциско
На старике была серая кепка
Белёсая сыпь покрывала пальцы.
В пути он спросил, откуда мы родом.
Я кратко назвал свой город в России.
Старик промолвил: это не близко
Никто из нас ничего не ответил.
Мой товарищ устал с дороги,
Сам я мучился резью в желудке.
Когда вдали замаячили башни,
Старик промолвил: уже полвека
Я встречаю аэропланы,
А сам ни разу не выбирался
Дальше Нью-Джерси. Я что-то ответил
Не помню что. По краям дороги
Тянулись брошенные пакгаузы.
Блестели промышленные водоёмы.
Кричали птицы. Какое-то время
Мы ехали молча, пока мой товарищ
Не затянул бурятскую песню.
Он ни слова не знал по-английски.


ГЕКЗАМЕТР

Битые стёкла, вмятые в
          жаркий асфальт Барселоны,
Треснувший мрамор ступеней
          у входа в тюрингские храмы,
Запах сырого бетона в
          мерцающем датском подполье,
Липкие руки
          и мёрзлые бёдра
                    парижских кочевниц,
Жидкое пламя грудей
          ночных поэтесс Петербурга
Ртутное небо Нью-Йорка
          и белое солнце пустыни –
Всё исчезает как кадры
          теряющих цвет кинофильмов,
Всё остаётся в гудках
          убегающих вдаль поездов


* * *

1

Мастерица скомканного смеха,
Терпкая, как мексиканский чай,
Ты по свету носишься, как эхо,
Брошенное кем-то невзначай.

Измеряя время в киловаттах,
Для сестёр готовишь рыбный плов...
Нынче бог не терпит виноватых –
Взоров, мыслей, и, тем паче, слов.

Рыбьи кости разгрызая с хрустом,
Рвёшь сердца натруженной рукой...
Но коварный норов Заратустры
Усмирить сложнее, чем мужской!

Повелительница мух и чаек,
Плоских подпирательница крыш –
Из кривой воды не сваришь чаю,
А напившись – вряд ли улетишь...

Мы с тобой, наверное, могли бы
Встретиться в тугом мешке, на дне...
Сестры – электрические рыбы –
Маются на медленном огне.

2

Мастерица телефонных бдений,
Сюзерен обветрившихся губ,
Усмирён ли тот коварный демон,
Что влечёт предметы вниз и вглубь?

Озорная падчерица ветра,
Диких повелительница птиц,
Кто в тебе – Диана или Федра –
Прячется, потупя очи ниц?

Ученица пламенного Ницше,
Ведьминских хранителньица чар -
Лучше утонуть, чем подчиниться
Узкогорлой воле янычар...

Лучше влипнуть в илистую жижу,
Чем венки повинности плести...
Ты урок усвоила, я вижу.
Ветер подымается. Лети!


ЛИЦЕДЕЯМ МИРА (ЛИЦЕДЕЯМ ПОМПЕИ)

Вентрилоквисты, вертихвосты,
Полувоздушные гимнасты,
Поэты, клоуны, флейтисты
И прочий ненадёжный люд –

Они выходят на помосты,
Они чванливы и горласты,
Они трясут свои монисты
И песни громкие поют.


Комедианты, арлекины,
Жонглёры, карлы, великаны,
Блистательны, как полу-феи
Иль как болотные огни –

Они стремятся опрокинуть
Всё, что построено веками,
И даже в гибели Помпеи
Виновны именно они!


На красных глиняных сосудах,
На мозаических фасадах,
Они всегда, везде и всюду
Бездумно пялятся во мрак...

Распространители простуды
Шуты, безумцы, непоседы,
В козлиных масках, с головами
Коней, драконов и собак!


Во всех решениях поспешны,
Смычку волшебному послушны...
Но кто смычком по струнам мажет
И громом отбивает ритм?

Кому, кому во тьме кромешной
Они обряды тайно служат?
Как ни пытай – они не скажут,
Зажав в зубах обрывки рифм.


Они ласкают наши груди
Змеиной, чешуистой лаской,
Они выходят на подмостки,
К дверным коробкам прислонясь...

И затихает шум, и люди
С себя в слезах срывают маски...
Пока расплавленная лава
На них с небес не пролилась.


* * *

          «Печаль моя светла...»

Сухая поступь астронавта,
Свинцовый топот терапевта,
Шальная иноходь горниста,
Героиниста лёгкий пляс –

Мы всех узнаем по походке,
По невротической повадке,
И будет нам светло и грустно
Когда они пройдут сквозь нас.


Гранитный нос контрабасиста,
Румяный бок контрабандиста,
Как не хватает им контраста
С асфальтом, небом и стеклом!

Мы всех их, тонких и пузатых,
Пропустим сквозь анализатор,
Глаза и уши, нервы, мозги, –
Чтоб было грустно и светло.


Моя прелестная соседка!
Мы в них вонзим легко и метко
Своё отточенное жало
Чтоб высосать печаль и свет

Мы их продуем через трубку,
Пропустим через мясорубку,
И в наших душах фарш осядет,
Для фосфорических котлет.


Мы попадём в Берлин и в Канны,
Они же, словно тараканы,
Свой путь продолжат, не заметив,
Как отощали их соски...

Зашитые в зловонном теле,
Не знающие, в самом деле,
Что их без всякой канители
Лишили света и тоски!


* * *

Когда вечереет над терпким заливом,
Над толстой водой, маринованной нефтью,
Над крошевом брёвен и слизистой спаржей,
Над кислой капустой прибрежного сора,
Над жидким кефиром вечернего секса,
Сухим творогом полупьяных мечтаний,
Крошащимся телом ржаного асфальта,
Тушёной морковью закатного неба
          в промасленных, скользких, шинкованных волнах,

Когда вечереет над утлым причалом,
Над скользкими сваями hasta la vista,
Над сладким гниением gloria mundi,
Над первыми звуками Santa Lucia,
В последний момент до сгущения мрака,
Когда фонарям ещё нечего делать,
Когда ещё звуки видны, как картины,
Ещё не растянуты бандонеоны,
Мы все умираем.

И через секунду
Не мы, а картонные наши вассалы
Идут под фонарным искусственным светом,
С искусственной песней о чём-то картонном,
Пока по утру над прокисшим заливом
Забрезжит вдали простокваша рассвета,
И кто-то из нас, вероятно, воскреснет
До новой, гниющей, закатной поры.


Змея

Беспочвенная радость бытия,
Ты можешь быть всему первопричиной?
У неба раззолочены края,
За окнами вагона – город чинный,

Он полон удивлёнными людьми,
Которым явно не понять, откуда
Вокруг такая радость, чёрт возьми,
Тахикардический предвестник чуда?

Они глядят на звонкий свод небес,
Насупя бровь, кусая папиросы...
Мне ж надоело задавать себе
Естественно-научные вопросы.

Уж лучше получить от солнца в глаз
И гнать по тракту, отпуская вожжи,
Чем в сто тридцатый, беспросветный раз
Сдирать с себя наскучившую кожу!


Будогощь

С утра – сигналы топора
В древесно-стружечном эфире
И петушиное «ура»,
Помноженное на четыре.

К полудню – отдых в гамаке,
Ячменный кофий из лабаза
И полосатое пике
Шмеля, глядящего в полглаза

На смерч велосипедных спиц;
Грунтовый тракт в лугу бездонном,
Желание вонзиться ниц
В небесный свод со сладким стоном;

И к вечеру, когда затих
Гул голосов и свет неровен –
Тягучий запах золотых,
Прожаренных на солнце брёвен.


ГРОЗА

Люблю грозу! Чего же боле?
Шрапнельный град, спиральный ветр...
Я в рот, распахнутый до боли,
Впущу озона кубометр.

Вновь ураган мочалит рамы,
Танцуют стрелки на часах;
Я молнии, как телеграммы,
Читаю в рваных небесах!

Стихиям отдавая дань, я
Сквозь стены водные бреду.
Молнируйте! Я жду посланья
В орфическом полубреду.

Мне мнится: притаился леший
В переплетенье мокрых трав...
Молнируйте! Я жду депеши!
Иль перегрелся телеграф?

Кто прячет скомканные лица
В углу – пропустит третий акт:
Нас приглашают веселиться
И громом отбивают такт

Божественного карнавала,
И душу дёргают за нить...
Молнируйте! Я жду сигнала!
Нам есть о чём поговорить.

5 ноября 2001 Нью-Йорк


Ноябрь

Смолистые столбы под грузом чёрной стали,
Деревья без листвы – с корою или без –
Йероглифы судьбы на голубой эмали
Прохладных и сухих безудержных небес.

Ещё вчера я был бессмысленно тревожен,
Хватая чушь Земли поспешною рукой,
Сегодня ж золотой, прохладный меч без ножен
Блестит в моей руке – и дарит мне покой.

Над городом ни туч, ни дуновенья ветра,
Лишь чёрный птичий шрифт рассыпан в небесах,
Лишь солнечный простор объёмных километров
И крылья в синеве, как стрелки на часах;


Ещё вчера мой мир казался столь обширным,
Сегодня ж слепком сна застыл в моей руке
Солёный плеск воды за камышовой ширмой
И шорох поездов в лиловом далеке.

7 ноября 2001


Мгновенье

Незнакомый холод в груди,
          Осязанье шагов за спиной.
Солнце блещет медной монетой,
          Гудит строительный кран...
Почему я застыл посреди
          Этой улицы? Надо мной
Неожиданно ясное небо,
          Хрустящее, как целлофан.

Неожиданно ясные мысли,
          Словно в книге, или во сне;
Окружающее застыло,
          Как под лампой в сто мегаватт;
Вместо гвалта в ушах повисли
          Литые аккорды Массне
И строительные стропила
          Кажутся входом в ад
                     
Отчего мне уже не под силу
          Эти игры с самим собой?..
Страсть как хочется целоваться,
          Только ветер губы прибил...
Что мне делать с этой осиплой,
          Недостроенною судьбой,
Что полощется целлофаном
          На скелетах чёрных стропил?

Отчего пересохло нёбо?
          Сердце скачет, как кенгуру;
Всё, чему так тщетно учили,
          Неожиданно понял сам...

Жестяные листы небоскрёбов
          Полощутся на ветру
Белый дым возносится лифтом
          К недостроенным небесам.

27 декабря 2001


Кинофестиваль в Нью-Йорке

Пыльные лики готических фресок,
Вытертый бархат литых занавесок,
Голос со сцены умышленно весок,
И отчего-то не веришь ни зги

Плюшевой правде продавленных кресел...
Так отчего ж ты, товарищ, невесел?
В месиве писем и крошеве песен
Сохнут без пользы душа и мозги?


Время теряя без цели конкретной
Очередь мнётся у кассы билетной.
Так вот и жизнь проползёт незаметно,
Как по щеке – разбитная слеза...

Пыльное солнце блеснёт на экране;
Я не успел разобраться в Коране;
Скомканный воздух надтреснуто ранит
И у химер кровоточат глаза.


Белое солнце и чёрные крыши...
Чем-то ты, видно, товарищ, не вышел,
Коль в темноте так растерянно дышишь
Въевшись глазами в трескучий экран...

В ложах сопят незнакомые люди.
Я не успел разобраться в Талмуде;
Я не успел протестировать грудью
Пасмурный воздух неведомых стран.


Я не успел отозваться на зуммер...
Сто многочленов не сделались суммой...
Сядь, успокойся, товарищ безумный,
В гибели Трои не ты виноват,

Выпей коктейль за четыре с полтиной...
Скоро закончится кинокартина,
Скоро прорвётся тугая плотина
И унесёт нас живой водопад


В край, где кино равнозначно натуре,
В край первозданной, непуганой дури,
В край субмиссивных, улыбчивых гурий,
Нежно шуршащих в упругих шелках,

В край, где коня без зубов не подаришь...
Из киноленты бульона не сваришь.
Так от чего ж эти слёзы, товарищ,
На задубевших от жизни щеках?

19 марта 2002 Нью-Йорк


Блюз

Я поменяю замок на задней двери
Чтобы ты не смогла пробраться в мой дом
И словам твоим я уже никогда не поверю
Хотя, признаться, и раньше-то верил с трудом.

Я не оставлю в доме щелей и отдушин
Чтобы ты змеёй ко мне не вползла
Да, я знаю, ты ставишь клеймо на чужие души,
Но только это уже не мои дела.


И я поставлю фильтр на кухонном кране
Чтобы ты не втекла в моё тело с водой
И пускай в моём пруду резвятся пираньи
А по саду ходит собака с большой бородой.

И даже во сне я буду пристально слушать,
Чтобы ты не забралась ко мне под кровать
Да, я знаю, ты ставишь печать на чужие души,
Только мне, признаться, уже наплевать.


И пускай мой свирепый пёс навостряет уши
Если что-то скользнёт в саду меж цветов и трав...
Да, ты травишь сладким ядом чужие души,
Но в мире давно есть лекарства от всех отрав.

Я заменю замок на парадной двери
Но я знаю, ты как туман проникнешь в мой дом
И когда ты скажешь «люблю», я опять поверю
Сладкой лжи, коей даже безумец поверит с трудом.

21 апреля 2002