Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Архив | |
Стихи 30.08.2003 |
Виктор Смольный ПТИЦЫ И ПРЕДМЕТЫ ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА Сова, живущая в лесах – и городской безногий нищий Орёл, парящий в небесах – и белый лист бумаги писчей Ночной вздыхатель козодой – и гулкий перезвон трамвая Старатель-грач в траве густой – и сталь на крышах листовая Багряноклювый вертихвост – и нежный пар над чашкой кофе Павлин, раскрывший дивный хвост – и дом, где жил великий Йоффе Гусь, одолевший реку вплавь, – и термостат, где спят бациллы – Вы все – живительная явь, Из коей я черпаю силы. ПЕРЕХОД СУВОРОВА ЧЕРЕЗ АЛЬПЫ 1. Суворов с перышком у края Покрытой шапкой головы Идет по Альпам, ощущая Протяжный, дальний крик совы. Уж ночь свой полог опустила В луга, поросшие травой, И полнокровные светила, Как мухи, спят вниз головой. 2. Спят европейские народы. Лишь пялится исподтишка Пытливый желтый глаз Природы, Туманом тронутый слегка. Лишь разминает педипальпы В траве паук... В то время, как Суворов переходит Альпы, В гранит впечатывая шаг. 3. Идет, хрустя хрящом в колене. Бутыль с водой - его багаж. В его душе одно стремленье: Преодолеть Альпийский кряж. Шуршат дубов седые скальпы, Ночная выпь вдали орет... Суворов переходит Альпы, Отнюдь не двигаясь вперед. 4. Он шаг чеканит - царь ли, раб ли, - В плену упитанных светил; Он - как паук в янтарной капле В петле движения застыл Герой, помещик, победитель - Он заперт в Альпах на века. Луна, как пятновыводитель, Стирает с неба облака. ТРУДОВАЯ БИОГРАФИЯ Я слыл удалым землекопом Копая воздушные ямы Измазав лицо пластилином, Вторгался в пчелиные ульи Я пел рыболовные песни В краю одиноких ковбоев И вторило эхо лесное Волнами столярного клея Я шил мармеладные платья И пек деревянные хлебы Играл на железной валторне В оркестре подводного царства И сладко потел, изучая В окутанной плесенью школе Скрипичный язык насекомых И злую религию птиц БУРЯТСКАЯ ПЕСНЯ Он ожидал нас в синем седане У зала прибытия аэропорта. Куда вам, юноши, - молвил с улыбкой, Ласково скаля вставные зубы. Мы сказали, что едем в Манхэттен. Цена показалась мне подходящей. Откуда летите, - спросил он дорогой. Я ответил: из Сан-Франциско На старике была серая кепка Белёсая сыпь покрывала пальцы. В пути он спросил, откуда мы родом. Я кратко назвал свой город в России. Старик промолвил: это не близко Никто из нас ничего не ответил. Мой товарищ устал с дороги, Сам я мучился резью в желудке. Когда вдали замаячили башни, Старик промолвил: уже полвека Я встречаю аэропланы, А сам ни разу не выбирался Дальше Нью-Джерси. Я что-то ответил Не помню что. По краям дороги Тянулись брошенные пакгаузы. Блестели промышленные водоёмы. Кричали птицы. Какое-то время Мы ехали молча, пока мой товарищ Не затянул бурятскую песню. Он ни слова не знал по-английски. ГЕКЗАМЕТР Битые стёкла, вмятые в жаркий асфальт Барселоны, Треснувший мрамор ступеней у входа в тюрингские храмы, Запах сырого бетона в мерцающем датском подполье, Липкие руки и мёрзлые бёдра парижских кочевниц, Жидкое пламя грудей ночных поэтесс Петербурга Ртутное небо Нью-Йорка и белое солнце пустыни – Всё исчезает как кадры теряющих цвет кинофильмов, Всё остаётся в гудках убегающих вдаль поездов * * * 1 Мастерица скомканного смеха, Терпкая, как мексиканский чай, Ты по свету носишься, как эхо, Брошенное кем-то невзначай. Измеряя время в киловаттах, Для сестёр готовишь рыбный плов... Нынче бог не терпит виноватых – Взоров, мыслей, и, тем паче, слов. Рыбьи кости разгрызая с хрустом, Рвёшь сердца натруженной рукой... Но коварный норов Заратустры Усмирить сложнее, чем мужской! Повелительница мух и чаек, Плоских подпирательница крыш – Из кривой воды не сваришь чаю, А напившись – вряд ли улетишь... Мы с тобой, наверное, могли бы Встретиться в тугом мешке, на дне... Сестры – электрические рыбы – Маются на медленном огне. 2 Мастерица телефонных бдений, Сюзерен обветрившихся губ, Усмирён ли тот коварный демон, Что влечёт предметы вниз и вглубь? Озорная падчерица ветра, Диких повелительница птиц, Кто в тебе – Диана или Федра – Прячется, потупя очи ниц? Ученица пламенного Ницше, Ведьминских хранителньица чар - Лучше утонуть, чем подчиниться Узкогорлой воле янычар... Лучше влипнуть в илистую жижу, Чем венки повинности плести... Ты урок усвоила, я вижу. Ветер подымается. Лети! ЛИЦЕДЕЯМ МИРА (ЛИЦЕДЕЯМ ПОМПЕИ) Вентрилоквисты, вертихвосты, Полувоздушные гимнасты, Поэты, клоуны, флейтисты И прочий ненадёжный люд – Они выходят на помосты, Они чванливы и горласты, Они трясут свои монисты И песни громкие поют. Комедианты, арлекины, Жонглёры, карлы, великаны, Блистательны, как полу-феи Иль как болотные огни – Они стремятся опрокинуть Всё, что построено веками, И даже в гибели Помпеи Виновны именно они! На красных глиняных сосудах, На мозаических фасадах, Они всегда, везде и всюду Бездумно пялятся во мрак... Распространители простуды Шуты, безумцы, непоседы, В козлиных масках, с головами Коней, драконов и собак! Во всех решениях поспешны, Смычку волшебному послушны... Но кто смычком по струнам мажет И громом отбивает ритм? Кому, кому во тьме кромешной Они обряды тайно служат? Как ни пытай – они не скажут, Зажав в зубах обрывки рифм. Они ласкают наши груди Змеиной, чешуистой лаской, Они выходят на подмостки, К дверным коробкам прислонясь... И затихает шум, и люди С себя в слезах срывают маски... Пока расплавленная лава На них с небес не пролилась. * * * «Печаль моя светла...» Сухая поступь астронавта, Свинцовый топот терапевта, Шальная иноходь горниста, Героиниста лёгкий пляс – Мы всех узнаем по походке, По невротической повадке, И будет нам светло и грустно Когда они пройдут сквозь нас. Гранитный нос контрабасиста, Румяный бок контрабандиста, Как не хватает им контраста С асфальтом, небом и стеклом! Мы всех их, тонких и пузатых, Пропустим сквозь анализатор, Глаза и уши, нервы, мозги, – Чтоб было грустно и светло. Моя прелестная соседка! Мы в них вонзим легко и метко Своё отточенное жало Чтоб высосать печаль и свет Мы их продуем через трубку, Пропустим через мясорубку, И в наших душах фарш осядет, Для фосфорических котлет. Мы попадём в Берлин и в Канны, Они же, словно тараканы, Свой путь продолжат, не заметив, Как отощали их соски... Зашитые в зловонном теле, Не знающие, в самом деле, Что их без всякой канители Лишили света и тоски! * * * Когда вечереет над терпким заливом, Над толстой водой, маринованной нефтью, Над крошевом брёвен и слизистой спаржей, Над кислой капустой прибрежного сора, Над жидким кефиром вечернего секса, Сухим творогом полупьяных мечтаний, Крошащимся телом ржаного асфальта, Тушёной морковью закатного неба в промасленных, скользких, шинкованных волнах, Когда вечереет над утлым причалом, Над скользкими сваями hasta la vista, Над сладким гниением gloria mundi, Над первыми звуками Santa Lucia, В последний момент до сгущения мрака, Когда фонарям ещё нечего делать, Когда ещё звуки видны, как картины, Ещё не растянуты бандонеоны, Мы все умираем. И через секунду Не мы, а картонные наши вассалы Идут под фонарным искусственным светом, С искусственной песней о чём-то картонном, Пока по утру над прокисшим заливом Забрезжит вдали простокваша рассвета, И кто-то из нас, вероятно, воскреснет До новой, гниющей, закатной поры. Змея Беспочвенная радость бытия, Ты можешь быть всему первопричиной? У неба раззолочены края, За окнами вагона – город чинный, Он полон удивлёнными людьми, Которым явно не понять, откуда Вокруг такая радость, чёрт возьми, Тахикардический предвестник чуда? Они глядят на звонкий свод небес, Насупя бровь, кусая папиросы... Мне ж надоело задавать себе Естественно-научные вопросы. Уж лучше получить от солнца в глаз И гнать по тракту, отпуская вожжи, Чем в сто тридцатый, беспросветный раз Сдирать с себя наскучившую кожу! Будогощь С утра – сигналы топора В древесно-стружечном эфире И петушиное «ура», Помноженное на четыре. К полудню – отдых в гамаке, Ячменный кофий из лабаза И полосатое пике Шмеля, глядящего в полглаза На смерч велосипедных спиц; Грунтовый тракт в лугу бездонном, Желание вонзиться ниц В небесный свод со сладким стоном; И к вечеру, когда затих Гул голосов и свет неровен – Тягучий запах золотых, Прожаренных на солнце брёвен. ГРОЗА Люблю грозу! Чего же боле? Шрапнельный град, спиральный ветр... Я в рот, распахнутый до боли, Впущу озона кубометр. Вновь ураган мочалит рамы, Танцуют стрелки на часах; Я молнии, как телеграммы, Читаю в рваных небесах! Стихиям отдавая дань, я Сквозь стены водные бреду. Молнируйте! Я жду посланья В орфическом полубреду. Мне мнится: притаился леший В переплетенье мокрых трав... Молнируйте! Я жду депеши! Иль перегрелся телеграф? Кто прячет скомканные лица В углу – пропустит третий акт: Нас приглашают веселиться И громом отбивают такт Божественного карнавала, И душу дёргают за нить... Молнируйте! Я жду сигнала! Нам есть о чём поговорить. 5 ноября 2001 Нью-Йорк Ноябрь Смолистые столбы под грузом чёрной стали, Деревья без листвы – с корою или без – Йероглифы судьбы на голубой эмали Прохладных и сухих безудержных небес. Ещё вчера я был бессмысленно тревожен, Хватая чушь Земли поспешною рукой, Сегодня ж золотой, прохладный меч без ножен Блестит в моей руке – и дарит мне покой. Над городом ни туч, ни дуновенья ветра, Лишь чёрный птичий шрифт рассыпан в небесах, Лишь солнечный простор объёмных километров И крылья в синеве, как стрелки на часах; Ещё вчера мой мир казался столь обширным, Сегодня ж слепком сна застыл в моей руке Солёный плеск воды за камышовой ширмой И шорох поездов в лиловом далеке. 7 ноября 2001 Мгновенье Незнакомый холод в груди, Осязанье шагов за спиной. Солнце блещет медной монетой, Гудит строительный кран... Почему я застыл посреди Этой улицы? Надо мной Неожиданно ясное небо, Хрустящее, как целлофан. Неожиданно ясные мысли, Словно в книге, или во сне; Окружающее застыло, Как под лампой в сто мегаватт; Вместо гвалта в ушах повисли Литые аккорды Массне И строительные стропила Кажутся входом в ад Отчего мне уже не под силу Эти игры с самим собой?.. Страсть как хочется целоваться, Только ветер губы прибил... Что мне делать с этой осиплой, Недостроенною судьбой, Что полощется целлофаном На скелетах чёрных стропил? Отчего пересохло нёбо? Сердце скачет, как кенгуру; Всё, чему так тщетно учили, Неожиданно понял сам... Жестяные листы небоскрёбов Полощутся на ветру Белый дым возносится лифтом К недостроенным небесам. 27 декабря 2001 Кинофестиваль в Нью-Йорке Пыльные лики готических фресок, Вытертый бархат литых занавесок, Голос со сцены умышленно весок, И отчего-то не веришь ни зги Плюшевой правде продавленных кресел... Так отчего ж ты, товарищ, невесел? В месиве писем и крошеве песен Сохнут без пользы душа и мозги? Время теряя без цели конкретной Очередь мнётся у кассы билетной. Так вот и жизнь проползёт незаметно, Как по щеке – разбитная слеза... Пыльное солнце блеснёт на экране; Я не успел разобраться в Коране; Скомканный воздух надтреснуто ранит И у химер кровоточат глаза. Белое солнце и чёрные крыши... Чем-то ты, видно, товарищ, не вышел, Коль в темноте так растерянно дышишь Въевшись глазами в трескучий экран... В ложах сопят незнакомые люди. Я не успел разобраться в Талмуде; Я не успел протестировать грудью Пасмурный воздух неведомых стран. Я не успел отозваться на зуммер... Сто многочленов не сделались суммой... Сядь, успокойся, товарищ безумный, В гибели Трои не ты виноват, Выпей коктейль за четыре с полтиной... Скоро закончится кинокартина, Скоро прорвётся тугая плотина И унесёт нас живой водопад В край, где кино равнозначно натуре, В край первозданной, непуганой дури, В край субмиссивных, улыбчивых гурий, Нежно шуршащих в упругих шелках, В край, где коня без зубов не подаришь... Из киноленты бульона не сваришь. Так от чего ж эти слёзы, товарищ, На задубевших от жизни щеках? 19 марта 2002 Нью-Йорк Блюз Я поменяю замок на задней двери Чтобы ты не смогла пробраться в мой дом И словам твоим я уже никогда не поверю Хотя, признаться, и раньше-то верил с трудом. Я не оставлю в доме щелей и отдушин Чтобы ты змеёй ко мне не вползла Да, я знаю, ты ставишь клеймо на чужие души, Но только это уже не мои дела. И я поставлю фильтр на кухонном кране Чтобы ты не втекла в моё тело с водой И пускай в моём пруду резвятся пираньи А по саду ходит собака с большой бородой. И даже во сне я буду пристально слушать, Чтобы ты не забралась ко мне под кровать Да, я знаю, ты ставишь печать на чужие души, Только мне, признаться, уже наплевать. И пускай мой свирепый пёс навостряет уши Если что-то скользнёт в саду меж цветов и трав... Да, ты травишь сладким ядом чужие души, Но в мире давно есть лекарства от всех отрав. Я заменю замок на парадной двери Но я знаю, ты как туман проникнешь в мой дом И когда ты скажешь «люблю», я опять поверю Сладкой лжи, коей даже безумец поверит с трудом. 21 апреля 2002 |