|
Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив |
|
||||||
|
Полина Копылова Стихи 17.05.200825.04.2007 25.05.2006 24.07.2005 14.11.2004 25.04.2004 10.11.2003 |
|
|
|
Полина Копылова ПЯТЬ ЧУВСТВ
* * * Измеренный шагами на три счета В длину и ширь, На краешке вселенского болота Так тесен мир, Что можно обежать его по кругу За полчаса, И не успеет, сгаснув от испуга, Упасть роса С сухой осоки в опустевший омут, Где нету дна, Зато Луна в остистом окоеме Всегда видна, Словно бы небо подо мшистой твердью, Как и над ней, Полонено всесветной круговертью Ночей и дней, И этот мир, не больше мятой кочки, Плывя во мгле, Наверное, остановиться хочет, Там, где светлей. СИБИРСКИЕ ПЯДЕНИЦЫ Мое лицо обсыпано пыльцой последних пядениц, ленивых, зимних, на снег полегших ведьминым кольцом, каким сновали в очертаньях дымных чужой чащобы, черной и немой, немеющей с легчайшим сдвигом тени, что сброшена растущею сосной среди иных растений и сплетений утихнувшей метельной кутерьмы. И просится непрошеное — Мы Отмыли крылья от пыльцы померкшей рассыпчатою пылью белоснежной мерцающей в немерзнущих руках; и — вон пошли из мертвенного леса, покуда наша тропочка хрупка, покуда не истаял наст над бездной. * * * Мой слух иной стрелы острей, Свистящей в шелесте ветвей, Иной струны точней. Он мир очерчивает там, Куда не дотянуть зрачкам Сквозных своих лучей. Он там, где тень и темнота, и тьма, и мгла хоть глаз коли Сгущаются в одно Слепое, словно смерть, пятно, Но жизнь роится все равно Окрэг и изнутри; Шурша, скрипя, стуча, крича То чайкой, то грачом, Не унимаясь ни на час, Не замирая ни на миг, Курчавой накипью на мир Нахлынет горячо, Неся неукротимый хор — И задрожит во мне, Как тонкое дрожит стекло в распахнутом окне. * * * Не верь в мое лицо - оно Уже стократ подновлено По часовым канонам. Тебе ли знать, какой ценой Оплачен мир меж мной и мной В пространстве заоконном. Ведь важно то, что я сейчас, Умея плакать и кричать, Не применю уменья. Но, отражаясь наугад В людских зрачках, я стану лгать Им всем одновременно – Таков мой долг, мой путь таков - Усилием своих зрачков Гляжу, гляжу, как в воду, Что все мне точно то же лгут, И словно по уши в долгу Передо мною ходят. * * * У смеха и смерти — одно начало — В танце судороги сердечной. Но продолжение смеха — Смешенье Маленьких жизней в одну большую, Бьющуюся изнутри о ребра, Как бьется первая Птица-Феникс О золотые скорлупы мира. Смерть растекается лужей ртути. В ней отражается все живое, Словно бы уже утонуло Вниз головой в безвоздушном блеске, Вязком, как плоть, но лишенном биений Множества влажных личинок жизни С остренькими смешными хвостами. ПОЛОВОДЬЕ Пологий полог талых вод Небесный свод в себе несет Над полем. Ни единый плот Не виден в облаках. Ничей обманчивый полет Здесь воздуха не сотрясет, Не ляжет сам собою брод Под ноги ходока. А вплавь - угрюма и сильна Накроет грузная волна Сникающим крылом, И, как ни бейся, и ни рвись, Потянет за собою вниз Быстрей, чем под уклон. * * * Эта явь не похожа на сон, Но сомнение гложет, Потому что, в конце-то концов И на явь не похожа Бесконечная вязь этих милых мирков - Меж соседними десять различий во веки веков Не найти. Перебрать их должно не менее десяти, Чтобы дрогнула паутина, сорвалась капля, И летящая пуля сбилась на волос с пути. * * * День и дно - одно- коренными станут, если сопряжены, Но не всякие так сравнимы слоги, слаженные людьми, Ибо полное и пустое неделимо даже в уме… Только полной стопою стоя целый день, да на самом дне, научаешься чуять полдня полновесность в полом миру, словно колоколом он поднят, и, подвешенный на юру, всей семьею ветров качаем, окоем задевает краем, размыкая какой-то круг. * * * Моему щенку-бассету От небес до небес - только шаг через корень сосновый. Незаслуженна близость желанного - сколь не служи И не рой чутким носом нору под основы лесного Сопряжения жизней, которых тебе не изжить. В опаляюще-синих, исколотых остью смолистой Поднебесных лоскутьях ни ястребы, ни стрижи Не читают знаков себе (даже если - близко), Пресекая чужую жизнь. В одуряюще-черных отвалах подножной плоти Сто кротов скудооких себе выедают путь. Несть им тверди. Их воздух невыносимо плотен. Их глазам почти не страшен слепящий прут. А меж теми и теми, - куда разметать? как расчислить? - Обретается скопом такое чудное живьё, Что окажутся вчуже ему все возможные смыслы Жизней - этой и той - вместе взятых в сознаньи твоем. Только ради созданий, не помнящих, кто их Создатель (Ибо даже Создатель благого не чужд забытья), Не ищи им имен - не тебе нарекать их, - не хватит Силы голоса, чтоб им исполнилась вера твоя. Не тебе назначать им часы - непривычны их очи Между прочим следить за изменчивой тенью шеста. В этом ты от них мало отличен - лишь тем, что не хочешь Сознавать свое сходство со всеми, кто мог (но не стал) Жить подобно тебе. * * * Посреди, в середине, в средо- стеньи Соединенных сред, прочь отбрасывая по тени В день (рожденье на белый свет - Всяко смена) - и сон, и ясность Составляют непарный след, Вроде той, от века двуостой, Но от роду лишенной стоп Или пясток (не важно) ростом Вымеряющей вдаль песок, Ибо несть и не будет меры Вширь и вглубь - хоть порвись в броске: Зря горят наливные перлы На двоящемся языке. ПОЕЗД Подъезжаем. Древесную рябь и небесную рябь Исступленней сечет проводами. Сдвиженье теней Неизбежно ложится окрест запорошенных гряд И отвалов, срываясь в излом на внезапной стене. И косою ухмылкою наискось крестит снега Вслед зашторенным окнам экспресса — но их глубина Не засветится лицами — слишком туга Скоростного смещенья волна. Подъезжаем. Дома, расползаясь по лапчатым швам, Обвисают немытыми окнами. Ноющий звон Ото всех переездов протянут на дюжину стыков — а там И опять — желтый флаг или красный огонь. Подъезжаем. Оконный проем зарастает сырым кирпичом. ГОРОД По кровли впаян в твердый серый холод, им сжат, расперт, и, значит полон – ни огонь, ни ворот, ни водка не спасет от нарастанья маленьких стекляшек в излучинах ногтей, от тонкой твердости, от жгучих бляшек в обветренной плоти, от быстрых приступов удушья на пристальном ветру у парапета, за которым в шугу друг дружку льдины трут. * * * Полдень отступает. Заоконный яркий свет не в силах обмануть. Час настал - катиться вниз по склону дня, и прямиком идти ко дну, в пенистом рассоле первозданном расплываясь мутью золотой, чтобы в рыбьи рты без боли кануть, и не стать ни гнилью, ни золой. * * * Зов настигает. Вверху меж калеными кромками кровель, подпертых ребрами чердаков крылья простает грудастая, тугобокая чайка с булавочно-острым пустым глазком - словно бы город по глотку захлестнут волнами, волглою их петлей, а над водою буями торчат никчемными шпиц телебашни, собора крыж золотой - только-то. Можно молиться, звать Атлантидою, мимо не плавать, вовсе забыть до поры - всяко успеют в клетушки свои однотипные скопом набиться львы, куропатки, орлы. Ухнут гудки. Над домами паромы подымутся, сытые чайки собьют голубей под винты… Что нам до них? Мы - в воде: хоть - напейся, хоть - вымойся, хоть - восплыви: все тела стали странно пусты. Толку ли биться за куцые метры ковчежные, сердцем звереть при зверье, если у нас во владении хляби безбрежные, их несносимо легчайшее небытие? * * * Этот дым не выгонишь за порог метлой, не выветришь в сто окон, а в трубу подавно не выйдет он, даже в медную - и не дым, парок волоконцем ластится к потолку чтоб набух, да рухнул. И дранка дыр - домовые ранки до ребер, гул по буфетам, горкам, по всем седым фотографиям в толстом стекле, по всем зеркалам со свилью, с пятном слепым там где прежде лицо отражалось… тех, кто смотрелся - нет, их могила - дым, им кладбище - воздух: в нем тьма пустот остается после распада тел. Хоронись, где любо: а кто вдохнет, тот помянет, хотел или не хотел. * * * Дома в огне. Огни в домах все гуще. Куда ни глянь – все ими прожжено, как оспой огнистой поражено, и рыжиной отсвечивают тучи, и лишь заката бледное вино о вечности иной напоминает – но скоро иссякает и оно. ПИКНИК БЕЗ ПОВОДА Жизнь обретается глотком прозрачно-красного питья, и плотью Божия литья облечена, пирую я без повода… Какое там! – как одуванчикам вольно пятнать газоны желтизной на зависть всем ручным цветам, так мне сидеть вольно – цветком? – да, лотосом, и ломоту в коленах возмогая, пить и обрекать на прямоту извилины… Но такова ежевесенняя трава – не устоять, не усидеть нигде, как здесь… Земная весть Всегда о смерти, что хрупка, Подобно тельцу мотылька, зимой застывшего во сне о наступающей весне. Но глянешь на него – и вот весь мир сквозь смерть его живет, и так единым взглядом он иною жизнью наделен – прядает между облаков в нетрезвой тьме моих зрачков, которая ему не тьма, но свет иной… А для меня день стал глубок, как золотой кувшин с нагретою водой, и я на самом дне его пьяна собой, как божество. * * * В ежевечерне желтых пещерах кафе, в прямостоячих омутах цельных витрин, в черных очках слепых, в глазах зрячих ты, господин, выглядишь тем, кем жаждешь – прохожим без лица и прошлого, гением во плоти, убийцей по складу характера, безнадежно влюбленным в себе подобную… Проходи! Я не правдивое зеркало, уж тем паче не кривое и не волшебное – мне самой до ужаса нужно увидеть хотя бы очерк собственных плеч, угасающий золотой отблеск вечерней кожи в зеркальной мути, тень на веках, заемную рыжину стрижки – словом, себя саму, Не обессудь. * * * Расплескала чайка свой вопль водою – подыми глаза – и слепая горечь упадет в зрачок, опалит до - вопля – глядь – летишь (почти как плывешь – но легче), и за ржавью крыш золотятся воды обетованные. * * * Подворотен гогот и ор, горячий гром решеток - в городе праздный вечер пятницы. Шаром кегельным горожан сбивает в кабаки и клабы с аллей и улиц – пьяны все кто чем может: наспех выпитым дома перед выходом; новой едва-знакомой; сквозняком; теплой вонью урины, текущей прямо поперек троттуара; своим подобием; в горле ком- ариное счастье толпотворения вместе с прочими в горькой волне городского моря, сводящей очерк допотопной суши на нет. * * * Детский сон разомкнул края, вывернул меня в явь; забытую денежку дальних стран Так вывернутый карман роняет на пол – нежданный звон, и новый мир обретен. И вот я, где-то в чужом краю оглядываясь, узнаю стальную линовку стеклянных стен, откосы кирпичных… (Тем, Кто видел в детстве цветные сны, Кварталы эти скучны обыденностью). Но их будний дух мне присно памятен – светел, сух, и с расстановкою им дыша, я ощущаю, как хороша здешняя, в почасовом плену, жизнь, идущая за одну к паре-тройке возможных там, где по детским годам памятна тонкость межмирных плев: ныне, преодолев наитончайшую – в каждом дне, странствую, как во сне. * * * Осень спускается. Золотом челки отросшей колет глаза мне: «Чего ж ты?» А я ничего не успеваю, следя за разметкой дорожной сквозь уплотненного воздуха сизый чулок. Он разъезжается туго по ходу движенья, балует глаз искорки нитяной тоненьким проблеском… Если б не застил сквоженье лаза меж сферой земною и неземной! Если б не этак-то ладно обтягивал шелком иноязычное ныне мое бытие! Если б не… Осень щекочет отросшею челкой брови и веки – и не отбросить ее. |