Наталья Горбаневская
НОВЫЕ СТИХИ
февраль-декабрь 2011
*
Всё еще с ума не сошла,
хоть давным-давно полагалось,
хоть и волоса как метла,
а метла с совком поругалась,
а посуды грязной гора
от меня уж добра и не чает
и не просит: «Будь так добра,
вымой если не чашку, хоть чайник...»
А посуды грязной гора
постоит еще до утра.
И ни чашки, ни чайник, ни блюдца
до утра, дай-то Бог, не побьются.
*
Не остави меня. Не оставь.
Не отстань от меня, что бы я ни
вытворяла. Как бы ни буянила...
Не расплавься, как сталь, не растай,
как снежок с пробухающих почек
в одну ночь. На пути не постой.
Не расправься со мною за почерк
запутанный, непростой.
*
Шептанием, бормотом, басом,
охрипнув и осипев,
как Мцыри, сцепившийся с барсом,
душу вспоминанья припев.
Поминки сменив на пожитки,
на ветхую рухлядь вещей,
отпраздную праздник «дожинки»
среди недожатых полей.
И сердце мое не вещует,
не смотрит ни взад, ни вперед,
и лишь недействительность чует
мой скорый — к чему? — поворот.
*
Что-то я стала всё чаще в стихах задаваться вопросами,
жалят нещадно меня комарами, скорее чем осами,
жарят на медленном, как поросенка, огне диалектики,
не оставляют ни пяди, ни дня утвердительной лексике.
Местоимения если — одни лишь неопределённые,
сущности тают, на виды, на племя и род поделённые,
и отлетают с подпочвы и почвы — и в небо зелёное!
Ох, нелегко заменить вопросительный знак восклицательным,
как цеппелин от цепи отцепить, не орудуя скальпелем,
как журавля досыта накормить угощением цаплиным.
Ох, нелегко...
*
По линейке, по правилу
целый век проживя
— что тебя переправило
к берегам без жилья,
без того и без энтого,
словом, без ничего,
счастья одномоментного
не щадит существо,
не жалеет эссенция
экзистенции зол,
серый-пепельный светится
под углями подзол,
тянешь плуг или борону,
под отвалом зола,
по ту сторону
и добра, брат, и зла.
*
Там, где булки растут под деревьями,
где прогулки сгущаются в тьму,
пилигрим, переспутанный вервием,
в языке, непостижном уму,
объясняется, может быть, с Господом,
может, аспидом, чтобы не впасть,
где под спудом, нарывчиком оспенным,
воспаляется жадная страсть.
*
Легкие деньки,
чижолые ночки.
Подоконники
непрочны, непорочны,
точно моряки,
матросы с броненосца*,
чьи броневики
не по волнам носятся.
____________
( *)
Товарищи матросы,
Купите папиросы...
ПОСЛЕ ВСЕНОЩНОЙ
Не задачей, не заданием,
не стирая в прах и дым —
научи мя оправданием,
оправданием Твоим.
Научи меня смирению,
отучи от лишних слов,
чтоб ни вервию, ни ремнию
не развязывать узлов.
Оправданием учи меня,
и помилуй, и подай...
Безо времени, без имени,
если сможешь, оправдай.
ВЫХОДЯ ИЗ КАФЕ
Бон-журне? Бон-чего? Или бон-
послеполуденного-отдыха-фавна.
Объясняюсь, как балабон,
с окружающей энтой фауной.
Лучше с флорою говорить,
с нею — «без слова сказаться»,
и касаться, и чуять, и зрить,
не открывая абзаца…
*
Покуда снишься — снись.
Пока веревочка ни вьется,
а взрывчатая смесь
покуда в руки не дается.
Покуда весишь — взвесься,
не то взлетишь, как пыль
при свете полумесяца
посеребря ковыль.
Пока тоска-тоски-тоскою
и не с руки, и не к лицу,
покуда не перетаскаю
всё тайное на улицу.
Покуда снится — как снуется
по той, по заосинной стороне.
Кто поглядит со дна колодца?
Кто не уколется, сбегая по стерне?
*
Загадочны — как жизнь.
Как жизнь по эту
сторону реки.
Вяжись — не отвяжись,
Москва-река впадает в Лету,
пройдя чистилище Оки.
И огоньки
с другого берега,
призывные, манят.
Как будто там Америка
и мотыльки,
изображение монад.
Как будто ты не рад,
не рада, не уверена,
что всё. Остался взмах руки.
*
Суета и маята.
Маятник и суетник.
Неча жаловаться-та
на прочтенных всуе книг
авторов, которые
не имели и в виду
ваши траектории,
вашу лабуду.
*
Аще ухо твое соблазнится
и в тимпан заполощет зарница,
не рубить же его на корню,
не бросать же его на помойку,
а за ухом — подушку и койку,
и косилку, и серп, и стерню.
Аще око затронет зараза
пересохшей травы вырви-глаза,
всё же глаза не вырви, не рви
из орбиты, не трогай хрусталик,
ты ж не чудик, не калик-моргалик,
не умри, не замри, не моргни.
*
Серенький скверик в скамейках пожолклых,
серый Верленчик в худых сапожонках,
серого жемчуга дощик.
Это мой город, река и деревья,
это, цитирую, дом и деревня,
радостей малых разносчик,
горестей малых учетчик и счетчик,
по поднебесью порхающий летчик,
бабочка в бархате тучки.
Снежная баба вздохнет и растает,
сильно ли, слабо, а нарастает
пламечко у невезучки.
*
И в сумраке вечернем,
и в мороке ночном
вчерашних развлечений
не слышно за окном,
а только слышно-видно
сквозь дырочки тенет:
Виденье, или Вильно,
и тот чудной поэт,
кто, над рекой иною,
«укрывшись под плащом»,
окутает окно мое
плетущимся плющом.
*
Откуда-то слиняла
и вылиняла где-то,
местами. Одеяло,
и то другого цвета.
И где теперь, Наталья,
летa и лихолетья?
И светом зазеркалья
побелены соцветья
черемухи.
*
Мои сонные соседи по метро,
белопенные, с пурпурными перстами,
забежав перед дорогою в бистро,
даже дня и не начав, уже устали.
Мои бедные соседи по плане...
по планете, по планетной ли системе,
залегли, как головастики на дне,
а над ними только водорослей тени,
только заросли неведомых следов,
только отзвук, только отзыв, только зов
затянувшийся, занывшийся, затяжный,
как солдатик, никому уже не важный.
*
Бедный камер-юнкер,
чугунный-аржаной,
выставлен в кунсткамере
с красавицей-жаной.
Ржавая чугунка,
столыпинский вагон.
Пашет пашню Глинка,
а пишет песню он ли?
Песня онли-ю
из-под ребер льется.
Сменяя колею,
меняются колеса.
Колеса, не стучите,
а паровоз, постой.
Сменяются учители,
на постаментах стоя.
Бедный постамент,
уже и буквы стерлись.
И кто на нем поставлен?
Чапаев? Чукча? Штирлиц?..
ЛОГОРИФМ
«Чело-чево»?
Или «чело-ничево»?
Человече,
бьешь челом
или глотку срываешь на вече?
Окунаешь в Дунае шелом
или слушаешь вещие речи?
Речи и вещи.
Чем вещее, тем резче.
*
Красная заря
на исходе дня.
Тень от фонаря
имени меня.
Имени кого?
Кто такое я?
Вещь ли, вещество,
тварь ли, коия
стала на нестылый
путь, чтобы долезть
мирной, безболез-
ненной, непостыдной...
*
Похвала ли, похвальба
глоссолалит у столба.
Открывается пальба
с Александрова столпа.
А превыше — черный! черный!
и с главою непокорной,
хитроумный, неученый,
жив-живой, а не покойный,
он взирает на толпу,
протоптавшую тропу.
*
Побродячая сверхзадача и
сверхпечаль (или попросту грусть),
неминучее, что замучило,
заучило тебя наизусть.
Многоточие... вытри очи и,
чтобы не было видимо слёз,
всё раздай, основное и прочее,
как поэт, уходящий в колхоз.
*
Шел ночью дождь? Или не шло дождя?
А что ж тогда не шло, но топотало,
рвалось, и рокотало, и роптало,
и на стекло губами припадало
безжалостно, нещадно, не щадя,
не различая, где светло-темно
и где стекло, где неприкрытый ставень,
расшатан, проржавел, богооставлен,
над сиростью, над сыростью проталин.
Да будет он прославлен заодно
с косым дождем, с кривыми облаками
и с их курчавыми овечьими боками...
*
Чуять, не носом, а кожицей щек,
тот подступающий запах гниенья
листьев осенних, хотя еще щёлк
летнего времени тяжкие звенья
не перещёлкал в полях на закат,
в морях — на заход, в океанах — на запад,
не прощелкал упоительный запах
распада, сиречь возвращенья назад,
в райский, давно не ухоженный сад,
полy-огороженный палисадник,
будущих листьев осенних рассадник,
будущих щёкам чутким услад.
*
И заспала стихи, как младенца,
как застиранное полотенце,
как сухарик, растертый в труху.
Значит, снова застрянет повозка
в лабиринте из мёда и воска
с накомарником наверху.
МЕТАФИЗИКА-3
Эти ведьмовские зелья,
неразорванные звенья,
неразомкнутые кельи
в бездвиженьи, бездвиженьи.
По-над плоскою землею,
над поверхностью земною
ненебесные орлы и
неземные, неземные.
Там, где домик в три оконца,
а над ним Сатурна кольца,
там и Солнце холодает,
западает, западает.
От сияющего куба,
от бревенчатого сруба
если, ежели и кабы
не сильны, но и не слабы.
И не немощны, не мощны,
от мошны живеют мощи,
всё, что можно, невозможно
от Пшедмужа до Пшедможа.*
____________
* Przedmurze (пол.) — бастион, дословно предстенье (например, Польша всегда почитала себя «пшедмужем» христианства, нас соответственно считая теми, кто «за стеной»). Przedmorze (пол.) — предморье. Отмечу, что по-русски есть имя собственное Предморье (которого нет по-польски).
МЕТАФИЗИКА-4
Эти поиски, розыски, иски,
этот узкий, неглинный, несклизкий
язычок уходящей земли
с маячком, что мигает вдали.
Раз-и-два, подвигайся, иди же,
перемиг то повыше, поближе,
то опять далеко-далеко,
и достигнуть его нелегко.
Нелегко... Нелегка твоя доля
быть травинкой с подводного поля,
дужкой между очком и очком,
перемигнутым светлячком.
Светлячок, маячок, огуречик,
ручеек при впадении речек
в непроглядно-зеленую тьму,
но — да станет постижна уму.
*
Огня-полымени
не отскрести,
меня по имени
не открестить.
Полымя-пламечко
по-над соломой,
глянь колыхается
коник соловый.
Безхвостый, безглавый,
расщепай да кинь,
под буквицей заглавной
Потудань-реки.
*
ноет воет
в печной трубе
видно воин
пришел к тебе
павший а будто
еще живой
с собачьей будкой
над головой
собакоглавец
псогорлодёр
спасет и избавит
от дыр и нор
ущелий и впадин
раскопов и ям
падет и разладит
весов миллиграмм
ВАРИАЦИЯ НА МОТИВ БАЧИНСКОГО
Tych milosci ktore z nami
na strumieniach bialych plyna...
Тех любовей, что за нами
вдаль плывут под парусами,
что, как чайки над волнами,
позабыть велят, а сами
ничего не забывают,
даже если уплывают
по реке-реке до устья,
по волнам-волнам до неба,
тех, что нет, не поддаются,
и ни Висла, ни Онега
их не вхлынет, не потопит
и глушилки не заглушат,
тех любовей — вот мой опыт —
ненависти не удушат.
*
...а значит, нигде.
Мор Фома, одна морфема,
отрицательное «у»,
и не рифма, а рифмема,
как в ютюбе король Убю.
Этот остров... Мимо, мимо,
мним и остров, и океан,
их обоих смыло, смыло
с пыльной карты дальних стран.
И на том ли океане
тот ли остров, тот ли гранит,
та ли шаль из той ли ткани
тот ли парус багрянит?
*
Играя... На чём играя?
Одета... Во что и в чём?
Сопливый нос утирая
холодным ватным локтём.
Зазоры... Меж чем и чем-то?
Зиянья... В глуби чего?
И ценностей вечных уценка,
и сплав существо-естество.
Искания, обыски, иски,
записки и дневники,
и я ухожу по-английски
без аха, без маха руки.
*
Крестики-нолики (нулики?),
безлиственный голенький куст.
Что в твоих ветках, манюленький?
Иссохший цветок или крест?
Шпорника или шиповника
восьмиконечный цветок?
Зачерпывай пол-уполовника
живой воды. Вот исток
родников, и ключей, и источников,
и ручей вытекает отседа
прямо в море, точнёхонько, точненько,
прямо в небо, предвестием рассвета.
*
Спотыкается язык, спотыкается,
и глазеет на заик, прямо карлица
с той картинки знаменитой Веласкеса,
и ласкает, неумытый, и ластится,
и рифмует сны со снами, бука или буквоед,
и младенца леденцами убаюкивает.
*
Это — голосом Ахматовой — «голубка»
подлетает с книжного листа,
опалубка переплета
в пятнах пролитого чая.
Видишь: ничего уже не чая,
застываю на пороге прилета,
как модель на плоскости холста,
только это куртка, а не шубка.
|