Алексей Порвин
***
Сжалься над собой, равномерность,
заглушая всяческий лай;
добрых лишь чередований
нашему нутру – выдавай.
От каких ударов согнулся
предосенний день – пополам?
Лучше вместе с поздней пылью –
сумрак домолчать по углам.
Славно, что не выбрано слово –
побывать всеобщей душой;
лишь на свой недолгий голод
воробьи напали толпой.
Кроме воробьиных наскоков –
у двора нет ритмов других
(человеческие фразы
сказаны простору под дых).
***
Вдохов припасла, но не душе –
полночь обрядов мнимых;
грифель в твоем карандаше –
в числе гостей нелюбимых.
Темноте вручаешь – не слова?
Славный момент неловкий.
Свадебкой полнится листва,
всегда веселой и легкой.
Оберни озёрные года
в звёздчатую бумагу:
с этим подарком – прогадай,
идя к затишному знаку.
Над полями полумрак навис,
прoжитых дней не нужно:
лучше с подарком – ошибись,
когда на празднике душно.
***
В снегопаде жить беззвучно
иль на воле – всё равно;
зачем втихаря, ночами
материал крепчал дверной?
За какой пугливой дверью
заперт правильный исход?
Вот-вот затрещат полески
душой сосновых непогод.
Нечего ломиться, чувство,
в дом словесной белизны –
замки не сломить, ведь прочен
покой отсроченной весны.
Здешний ветер – это ключик,
повернёшь его в заре,
вот-вот распахнется с треском
молчание о декабре.
***
В береговом осеннем доме
дверей немного, но главные – вот:
привечают шорохом в тумане,
гостей готовые впустить.
Ведь время входит сквозь растенья,
перенимая замедленный рост –
а уходит, видимо, сквозь реку
(вода, запачкай суетой).
В проем распахнутого чувства
всё лезет пенье проснувшихся птиц,
а иные гости – незаметно
просторный холод навестят:
кусты увешаны туманом,
не разглядеть кустового нутра,
а другого не бывает входа
для утра, медлящего к нам.
***
Вечер всех оглушает –
вернись, затишная зима;
опять творится над деревьями
родственная чувству кутерьма.
Лодки тонут в закатной
тенистой, громкой суете;
а кто – умышленно неназванный –
не подвержен никакой воде?
(Где-то нужное имя
для всех движений припасла
водой не принятая матушка
леса и ветвистого весла?)
Лодки черпают скорость
весны, налитой на волну;
сегодня назовем сиянием –
спешность, не идущую ко дну.
***
Должное будет время.
Ручьевoе – о чем нутро ?
Слабенький шум потока –
простору сотворяет добро.
Блики? Да нет, всего лишь –
чистоты неизбежный пир;
в травных волнaх застиран
ручей – до ослепительных дыр.
Сможет отмыть природа
непонятный полям кусок
чувства былого, если
оно – не всеблагой голосок?
Бросишь свободу в травы –
затемнеет пятном на ней
сказанный свет молчаний
и наступивших вовремя дней.
***
Движенье приходит если – с моря,
то где хранить всеблагое нет?
Уже о фразовой опоре
размечтался шуршащий свет.
Приливные новые порядки
всем существом соблюдать спеши
(воздушный шарик без оглядки
убегает в последний пшик).
Тебя замышляли, праздник, вечным –
а ветер всякие дни подмял;
простор слезливости сердечной
для души говорливой – мал.
Прибойные камешки отмокнут,
от неподвижности отпадут –
уже и шелест пляжный прoгнут,
и зашкаливает уют.
***
Набросали вещичек
замедляющих движение вдаль;
для погоды кто – волокитчик?
Не душа, а извечный скандал.
Возрастающей массой
разомлевшего тебя тяготят;
за подмогой в облако слазай,
что нетрудно – подхватит закат.
Вновь меняешь жилище,
а куда идёшь, лучистый исход?
Ведь не сыщешь комнаты чище
подметенных свободой погод.
До утра промаячат
густокронные пожитки ветров:
суету осеннюю значат,
переезд до поры поборов.
***
Не скажет шуршание коры,
зачем маршруту – прикрасы:
на бумаге до поры –
проста картография фразы.
Жара воспаряет на дыму,
не скажут пыльные взлеты:
стоит ли сбегать всему –
от времени душной работы?
По грусти, исчерканной с краев
нечетким возгласом засух –
внятный пролегает ров,
ведущий к счастливому часу.
Ветвистой походкой вдоль воды
пейзаж поспешно уходит:
наши души есть следы,
приписаны беглой природе.
***
Плеском разбавить фляжным
слова о себе – легко,
а сперва приналяжем
на лодочный покой.
Облако копит капли,
но даже они – темны:
грозовым потакали
противникам весны.
Взяться пора за вёсла,
у них – голоса густы:
не завязнуть бы после
очередной версты.
Вёсельный скрип разводим –
не абы какой водой,
а недвижным разводьем
под солнечной пятой.
***
Воинствовать давай потом,
к неспешным возвратясь высoтам,
а ныне заплечный твой дом
баюкает холщовым исходом.
Когда-нибудь побудет рай –
голосовой тишайшей кладью:
давай-ка в рюкзак полезай,
божок, представший взвuхренной ратью.
(Столкнули первый снегопад
в смятение, что стало вьюгой:
а как на вершину, назад
добраться белизне многорукой?)
Взбираться трудно по словам,
обрывисто в простор глядящим;
давай-ка в молчание к нам
(уж как-нибудь до утра дотащим).
***
Сдирая молчанье слой за слоем,
лезвийный дружок, держи –
небо стволистое, незлое
силой своей души.
(Назвался рубанком – небывалый
лучик, стиснутый дождем)
Сколько в коре – свободы вялой?
Сыплется душный гром.
По силам старательной удаче –
выстрогать лесной рассвет;
тычется слово в подверстачье,
в стружку дубовых лет.
Пахучим опилочным смятеньем
уготована смола,
в чистую вязкость душу – денем,
прочая жизнь мала.
***
Пусть неизбежность (или рассвет?)
деревьям выскажет: выбора нет
зря – водой набрякли,
существами будут навряд ли;
не станут рыбой – ветви и шум
как в лучах ни бейся,
людьми – всё нужное нынче свершу
(вот машина в медленном рейсе);
я выключу дрожащий ручей
рукой водительской: хватит огней
и глубин, искрящих
отраженным помыслом в чащах…
кусты в автомобильных лучах
плещутся по-рыбьи,
но не умолкнут, когда сгоряча
из-под них течение выбью.
***
Свету всякому нужно время –
решить, а стоит ли волочить
лучики в дальнее странствие,
стоит ли дорoгой быть.
Внятно сказано нашим домом,
что стены – старше всякой звезды:
первыми двинулись в сумерки,
оставляя нам следы.
(Ладно удалью хвастать дряхлой,
архитектурной тенью ложась:
слово – ни капли не медлило,
к душам отдалённым – шасть).
Кровля шаркает по негладкой
погоде, в тишину уходя –
звёзды, конечно, последуют
несколько минут спустя.
***
Жарко, хоть множества дней –
греют еле-еле;
стал бы вопрос – еще ясней,
если бы лучи дошелестели.
Ройное тело жары
гудом льнет к собаке,
тихнут дворовые миры,
размечтавшись о крылатом знаке.
Тихнет покой ветвяной
перед силуэтом,
схожим с победой неземной
над недошуршавшим не-ответом?
Рядом с мошкарным нытьем,
пасть собачья, клацай:
ветра роящийся объем
отличим от белого крылатца.
***
Помолчать, пока достают
из воды тебя – и сверяют
небольшое лиственное тут
и удачу с небесного краю?
Назиданье держит в руках
лишь тебя (другие – забыты),
кучевым цветеньем выгнан крах,
облака шелестят хвастовито.
Предпоследний лучик, ты – шест,
достаёшь до участи донной:
тащит речка – отраженья звезд,
увяданье чуть плещется кроной.
Сотворился спешный промер
глубины, себя волокущей:
облака поставлены в пример
обмелевшей – от времени – куще.
***
Что твоя душа? Полумрак белёсый,
пейзажи никакой ширины
и вечерок безголосый
(работа чьих недобрых рук?)
Дождевого шороха рассыпное
обличье нелегко узнают
предметы, сбитые с толку
тобой, туманистый приют.
Хорошо, твой умысел неподробный –
когда дожди почти не слышны,
твой звук густеет недробный,
полескам кажется: он – друг…
Забывать научимся остальное –
лишь этот выбор помнить дано;
слова людей втихомолку
в своё заманишь полотно.
***
Молча ляжет на ограды
усталость плодовых древес;
грозы незамысловаты,
их для сада немного, в обрез.
Сколько на стволе расседин,
саднящих закатным теплом?
Шорох маслянистый – беден,
недостаточен – льющийся гром.
Утоленье, для тебя ведь
в пейзаже так мало – всего:
дерево от язв избавить
речевое могло вещество?
Для того и замолчали:
надейся на звук простоты,
а на голоса печали
полагаются люди, не ты.
***
Пусть останется знанием пьян –
о нытье разузнает кто о млечном:
впадая в море, исход времян
что делает с плеском встречным?
Постоянно себя застаёт
за весенней бурливостью нескладной,
волну проталкивает вперёд,
к солёной воде попятной…
Отрезвляться от русла нельзя
той реки, что вовек не холодает:
извечной точностью вверх сквозя,
весь звук в небеса впадает.
А чего от плеснувшего вспять –
ожидает отчаянье речное?
Мы будем всё досконально знать,
про что мошкара проноет.
***
Чаровать решатся доколе
негустые разговоры о днях?
Оборванцы смотрят в поле,
спокойствие переняв.
Даже прозвучавшей прохладце
(о, негромкий переезд сбережём)
отзвук перестал казаться
подоблачным этажом.
Что и говорить о живущих –
удивляются притихшим себе:
будет красота погуще
молчательной голытьбе.
Забран человек малоснежьем
в любование погодой лесной:
не грустит о доме прежнем,
казавшемся вышиной.
НА МОСТУ
Проснулся говор не весь,
рассвет – старается пуще;
эхо, вставать нельзя – догрезь
о людях, громко идущих.
Ужели радостный гам
над ночью значит победу?
Снятся не здешним временам,
а только звучному следу.
Толпятся, знают едва,
куда девается блёклый
летний простор: в лучи? в слова?
Откуда ветер неволглый?
На сваях – шаткая хмарь
молчит над смутным оврагом:
эхо, до yтра докемарь,
потешь незнающим знаком.
***
Прильнуть бы к водным блескам,
да испачкано слово в песках,
в глинной грязи, в свете веском,
павшем в смущенье и страх…
Где спрятан клей волнистый,
помогающий всякой воде
липнуть к чистой и нечистой
коже в купальном стыде?
Всегда стыдится тело
неразборчиво льнущих озёр;
слову – плоть осточертела,
нужен другой разговор?
Всё сказанное тут же –
прилипает к июльским волнам,
пусть о чистоте не тужит:
было тревоги сполна.
ЛИГОВСКИЕ КРЫШИ
Беглой звуковой прослойкой
теперь бывает человек
(только тишью далекой
не станет никогда побег).
Спросишь, в чём моя причина –
и как устроены пласты
в телеволнах грачиных
средь голубиной красоты?
Птицами покой обсижен,
не для него – готов ответ;
вновь становятся ближе –
и тишина, и поздний свет.
В шелесте полно мгновенных,
закатом выданных слоёв:
небо в крышных антеннах,
меня – несильно обусловь.
***
Уткнулись в зов безлунный –
ошеломлённые дома:
неужто июльским чувствам
адресована четкая тьма?
Когда-то половодье
смогли бездушно оттолкнуть,
а ныне – кого попросят
на простор раскаленный подуть?
Кто не желал призывам
и просьбам отвечать речным –
пусть следует за погодным,
обезвоженным взмахом одним.
А тыщи прочих жестов
дождутся ли какой души?
Об этом – и лишь об этом –
предрассветная фраза, тужи.
***
Отчего просветы между стволами
похожи на газетные столбцы,
выбравшие вновь засиять вестями
о шелесте июльской зеленцы?
И каким несчастьем ныне – упиться?
Свободу именами воскрылu.
Назревает вечный мятеж двулицый,
а ты – одно из этих славных лиц.
А второго не бывало на свете,
о нём всегда печалятся слова,
называя всяко – и даже смертью
(остатки смысла мобилизовав).
Веселится разум, занятый вестью,
когда плотнеет полновесный текст:
не придумать лучшей беды, чем вместе
звучать с тобой, слепительный протест.
***
Утро немного прояснило –
выбрала горная тишь
смыкаться глухими оградами:
за всем не подглядишь.
Хлипкие доски разом вздрогнут,
дальнюю бурю укрыв
от слова, смотрящего пристально
на солнечный порыв.
Жерди расшатаны навечно,
найдена внятная щель:
подобно любому смятению,
спешит сбежать отсель?
Между тоской и летним полем –
узкий не сгинул зазор,
зияет заливистым щебетом
среди озерных гор.
***
Прежде полями звучащий,
склоняйся пред солнцем, говорок;
уязвимо – всё огромное
(вдали охотник спустил курок).
В теле бескрайности живший,
согретую хрупкость обживай;
успокойся в полновесности,
другой ли зернам показан рай?
Страшно, что выстрел присвоит
себе – все звучания земли,
фразы заберет и шелесты,
лучами бывшие здесь, в пыли.
Грохот вбирает просторы
своим оглушительным нутром –
вряд ли обратит внимание
на слово, ставшее колоском.
***
Паденье преследует кого?
Вам это безразлично, непогоды.
Отшумело ваше божество
высшей, пока что фразовой породы.
Не этим распаханным лугам,
но подарuте взмах – душе – жестокий,
грозами расставив по местам
всяких, забравшихся на лист высокий.
Терпите, едва потяжелев,
всё наравне с таким дождем ладони;
капли не уместятся в числе,
тихие твари скрылись от погони?
Земля предосенняя легка,
хотя заводянела и впитала
шум дождя и спешку слизняка,
павшего с кустового пьедестала.
***
Прямые дороги дневные
обучить не могут – нужным скоростям:
идущий до нашего ныне,
попадешь ли в мутное там?
Внутри у печурки – извилист,
затемнен отчаяньем – дымковый путь:
так навыки бега развuлись
у клубoв, отправленных в муть.
А в небо зачем? Лишь раскрасить.
Приглянутся может доброму кому.
(Словам усидеть на террасе
нелегко, коль чувство в дыму).
Восток деревенский сформован
дымоходами – по образу ночей,
дополнен раскатом громoвым:
всё равно остался ничей.
***
Пoлно крыться в рассветах,
в потемки, сила – приди,
хозяйствуй в пелене и чувстве,
молчанье ворочая в груди.
Тяжесть пoля используй
по назначенью, а то
валяется простор, пылится
(а поле – на самом деле – кто?)
(Столько листьев увядших,
стеблей, несущих долой –
всю массу прежней полужизни,
налегшей на летний голос твой…)
Весом жухлости травной
на облако надави,
вминая в рыхлую погоду
слезливую дымку нелюбви.
***
Разве не прогнали давеча?
А к людям идешь в который раз;
о листве позаботься:
непостоянство, жалей – не нас.
Сам с печалью этой справится –
простору рассказанный восход;
на аллеях не медли:
деревьям помощь твоя сойдет.
Тополя завязли в шелесте:
недолгим затишьем вызволяй
ослабелые ветви,
переходящие душный май.
Тополя пока подвержены
спасенью, а фразы о судьбе
и тебя – оттолкнули:
от спешных жестов – не по себе.
***
Шуршать – и впредь не тесниться
листва решила ветряным
порывом воли посвежевшей:
а дружишь отчего-то не с ним.
Кому теперь непонятно,
что время окриком – слепит?
Чуть глянешь – и глаза слезятся…
Ужели тьма защитная – спит?
В просторном голоде птичьем
вольготно ветвяной толпе,
не то что в нешироком свете,
висящем на фонарном столбе.
Твоим бы чувствам весенним –
неутоленность обживать,
а не ютить слова в минуте,
светящейся полночным не спать.
***
Рассуждай о травном исходе:
скользким чем подернулись дни твои?
Стороной душа проходит,
лишь в таких полях, где не шли бои.
Безмятежны после сражений
склоны, а покоем нельзя таким
отыскать края блаженней,
чем слова, какие ничем кропим.
Луговой упадок – не в травах,
вытолкнутых жухлостью из красот,
даже не в камнях, шершавых
от невидных тысяча девятьсот,
А в твоем бесчувствии верном
(но на всякий случай – тоски коснись) –
ливневым проходит вeрхом,
ведь внизу – покой, земляная слизь.
НИЩИЙ
Сердятся ветви, ведь к ночи
страницы костровым отдашь
вспышкам, а в слово так хочет
угодить – жестокий пейзаж…
Высмотрит сверху – осина:
на нитях сияет восток.
(Это летит паутина,
ветра разграфлённый кусок).
Жаждут поля и дороги
попасть в утомлeнный дневник?
В небо посмотрит безногий,
а деревья кинутся в крик.
Ветер расчерчен на клетки,
куда не вписать голосов;
только молчанье калеки –
это наблюденье для слов.
***
Не ужиться с затишьем осенним,
других отыщuте жильцов:
поля, оставайтесь пустеющим
домом из нужных слов.
Завлекая волной очевидной
в сиянье – пожить до времен,
вода не зовет увядающих,
помнящих шелест крон.
Ну а если заходят без спросу,
то водный простор – милосерд
(поэтому фразы и заперты
ныне для прежних черт).
Кто куда, а в наглядную реку –
сбегает негромкость ночей,
из вашего летнего говора
выгнанная взашей.
НЕРЕШЕННОМУ
Сказать ли это кому –
тебя до утра не решили:
простор как назовём – и к чему
небо взмахнуло в слове или?
Редеет плотская тень,
в рассвете не видишь угрозу;
а что тебе – отталкивать лень,
вечно-пейзажному вопросу?
(Упавший кверху брюшкoм
кузнечик встречает густыми
пинками – навалившийся ком
света, похожего на имя).
А ты лежишь на полях
и смотришь на небо, недвижен:
ничто тебе – рыхлеющий взмах,
ставший негаданно чуть ближе.
***
Тихий говор приречный
не становится людьми,
а ветер – это славный навык:
душа, навсегда перейми.
Здешним мерзнущим чувствам
не подскажет ли простор
стеблей засохлых – на растопку
найти, замышляя костёр?
Дымом – ветер усвоен,
всякому огню чужой:
пусть со словами вперемешку
клубы загорчили травой.
(Дымом ветер – удвоен:
сил прогорклое число
для вдоха – странную свободу
на треске костра принесло).
***
Хмарь со стороны заката
знает, как вытолкнуть, как впускать:
только странновата
твоя рецептура для слова знать.
Облака, на голод глядя,
в толк не возьмут, а тем паче – в talk:
луговые пяди
сольются с тобою, речной поток.
В разговор любое примем –
лишь бы вовсю утолялись дни:
в знании творимом
и ты – всё предлетнее породни.
Время шорохом напичкай
(прочая пища нехороша)
с полевой земличкой
огни переправы перемешав.
***
Небо с полем переплетено,
различайте в листьях свободу;
вам не всё по силам рассечь,
себя замолчите полету.
Озеро под берегом шуршит
неумелостью камышовой:
как распутать ветер дневной
и волю дождя небольшого?
А терпенье спряталось от вас,
не помочь ничем – и словами;
памятно блеснула заря
над чувствами, над узелками.
Не в душе, а только по ночам –
заплетались милые нити;
лезвийным зазря языком –
лучи, о любви говорите.
***
Над площадью летишь,
смятый газетный кулечек –
с пустотой шуршащей внутри
(она – испытатель-лётчик?)
Испытывать на что
можно такую бумагу?
Полдень расшумелся, когда
с предгрозьем затеял драку.
Важней всего теперь –
смыслы твоих траекторий;
нарисуй безвременный знак,
который прогонит горе.
От курса отклонись,
брошенный в ближнюю урну,
ветреным зигзагом черти
затишья благую руну.
***
Рассказывай всё что угодно,
в звуке морозном – смыслы просты:
осталась одна запаска
для безнадёжной версты.
(Где мечется автолюбитель,
выбравшийся менять колесо –
не ветер свистит, а мглою
звучит ни то и ни сё?)
Рассказывай, что не доехать
слабой душе, увязшей в снегу:
свобода, внушай не нашим
маршрутам эту тоску.
Сдувается поздняя вьюга,
проткнутая случайной звездой;
а в чувстве – одна запаска,
готовый к спешке покой.
***
Отпрянут все – от лугов пониклых,
если рты молчаньем свело;
люди поспешают к ночи
добыть своё тепло.
А кто велел пастухам сегодня –
с тем, что всей природы кислей,
обращаться бережливо,
не тратить лишних дней?
Такое время – пустить на розжиг?
Верен предвечерний расчёт.
Лошади воротят морды
и ветер – не прильнет.
Траву засохлую выпивает
лишь неутоленность костров:
от жары прокисло лето
внутри у стебельков.
***
Входили толпы гостей,
несли слова о грусти:
зачем от стука дверного
легче будто дышать?
Всё меньше давят на грудь
молчание и время;
в лицо уткнулась и дышит
чуть горчащая пыль.
Как славно – ныне ничем
не помогали фразы:
другими звуками можно
от всего уберечь.
Так часто хлопала дверь,
что сумрак смог столочься;
иного не было смысла
в дом вечерний входить.
***
Неизбежно удачен – берег;
с песнями одна беда:
толпы существ – слова узнали
и музыкой кажется вода.
Загалдят, налетят на душу,
всё немедля разучив:
прошлый простор и новый образ
тепла, для которого ты жив.
(И со временем так – бывало,
слышимом в твоей груди:
сделаем так, что не узнают
мотив – разнобойные дожди).
По причине утиной стаи
речка стала хоровой,
петая прежде в одиночку
старательной облачной трухой.
***
Остается душа предрешенной
лишь в части, мнящей смолчать:
пусть борьба иссякает навечно
в предметах на берегу.
Обмелелой враждою вернее
до цели – вечер дойдет,
но повержен останется, если
не станет – вовремя – тих.
Не участвуя, знаешь победу,
она – забыла себя,
тем и живо твоё говоренье
у предзакатной волны:
не безветрие, а проявленье
затишной сути всего –
мыслей о безысходном коснется
быстрее, чем темнота.
***
Всыпана в час – разносортица
из черно-белой благой мукu,
зачем спрессованы плотно
вкрапленья былой тоски?
Выбрать крупицы светлейшие?
Так надо вытрясти всё на свет,
вдыхая облако серых
движений (а прочих нет?)
Донышко есть ли у вечера?
По безмятежности поскрести
ветвями, чтобы дочерпать –
слежавшиеся пути…
В людях безволие вызнавший,
бесхлебный говор засел – во рту;
пора просеять мучицу,
прогнать навсегда беду.
ОЖИДАНИЮ ВЕСНЫ
Ты – новое среди мирозданий
и задача – сиять неустанней
по привычке говоримых звeзд
(до поры, пока теплота не съест).
Дворы кричат, смеются и плачут;
кажется, озябли твои творцы
(а для взрослого слова – что значит
в снеге спрятанный исток грязцы?)
Здесь не бывает лишних вселенных;
детвора проползет на коленях
все пространства, снежный день лепя,
лишь бы в белизне воплощать тебя.
Успокоенье ищут в подобьях;
снежные обкатывая шары,
налепили планет белолобых –
детские февральские дворы.
|