Ольга Мартынова

Стихи

О стихах

Ольга Мартынова

В ЛЕСУ ПОД КЕЛЬНОМ

(к стихотворению Елены Шварц «Два надгробия»)

В далеком Ленинграде начала восьмидесятых мне однажды довелось услышать, как Борис Понизовский, гениальный режиссер людей и идей, разговаривал с одной юной поэтессой о ее стихах. 

Поэтесса была хрупкой, большеглазой, немного скованной девочкой, все взрослые мужчины были в нее слегка влюблены и пытались разбить невидимый хрустальный шар вокруг нее, не пропускавший никакие раздражители внешнего, чувственного мира. 

Посмотрите, — так говорил Понизовский, — какие у Вас культурные, интеллигентные стихи! Как будто Вы осторожно проходите по залам музея. Или расставляете экспонаты в выставочном зале. Все утонченно, все продумано. Но посмотрите, как Елена Шварц обращается с тем же материалом. В ее стихах культура расположилась, как посуда на кухне, как белье в тазике. Это ее быт, она с этим, она в этом живет — и не церемонится! Она блюет культурой, она потеет ею. И это единственно правильное отношение. Слишком большой пиетет перед культурой вреден поэту.  

Не помню, как повернулся разговор, но к теме это сейчас не относится. Понизовский назвал в нем одну очень важную вещь: Елена Шварц в семидесятых годах легко преодолела то, что было серьезной ловушкой для нескольких поколений, выкарабкивавшихся из советского невежества. Этой ловушкой было слишком трепетное, музейное отношение к той культуре, которую они ускоренно усваивали. При этом у Шварц нет насмешки, пародии, выворачивания материала наизнанку. Она остается сосредоточенно серьезной, даже если шутит. Другое дело, что это ее врожденное качество, подделать его, воспользоваться ее примером было бы невозможно — милая девушка если бы даже и попыталась, то все равно бы не смогла. Елена Шварц преодолевает пространство и время мировой культуры с легкостью акробата и уверенностью лунатика. Она уходит в запредельные пространства и возвращается с удивительными существами, уже доместицированными: китайская лиса, римская Кинфия, Божий воробей. Можно взять почти любое ее стихотворение и удивиться этому качеству.

Стихотворение “Два надгробия” охватывает девятнадцать столетий и располагается в них свободно и почти безотчетно, как в домашних тапочках. Написано оно было в 1990 году, а это означает, что миропорядок, который, казалось, был рассчитан на века, в действительности уже оседал, как снежная баба. Мировая держава СССР занимала еще свое место в географическом атласе, но была уже на дороге к атласу историческому — к Древнему Риму и Священной Римской Империи Германской нации. Елена Шварц уловила и записала это движение в режиме реального времени. Это стихотворение – сейсмограмма. Грандиозные исторические сдвиги не отменяют простых забот частного человека. Несчастье друга, потерявшего жену, вписывается в круг мировой истории. Не шумящие зимние дубы, стоящие, как на славе Рима,  на щите жестких лиловых листьев, сопровождают прогулку по наряженным к Рождеству улицам, смотрят из древней германской тьмы на веселый немецкий уют. И все это видит поэт, в результате совершенно неожиданной разгерметизации границ совершенно неожиданно оказавшийся в Кельне.  Все заключено во всем, все связано со всем. Все всех касается. Все, что произошло, остается навсегда. Вот один из ключей к магии этого и других стихотворений Елены Шварц.

Елена Шварц

Вздрагивает весна. Телятся коровы.
Легионер умирает в далеком городе Убир,
В будущем Кельне.
На берегу большой реки — последней —
За которой круглится плечо Европы,
Опускаясь бессильно в море,
Глубокое море.

Еще не так стар. Перед смертью
Снесли его товарищи в Термы,
На дверях козлы с рыбьими хвостами.
Это новые веянья? Новые формы?
Нет, это древнее Рима.

— Поблиций, — говорят ему солдаты, —
Мы тебе воздвигнем такое надгробье —
Выше ворот, что твой Цезарь.
Посередине ты в полный рост, со свитком
Стихов любимых,
Чтоб они были с тобою и в смерти.
А мы останемся у твоей могилы,
Никуда не пойдем отсюда —
Потому что Империя наша крошится,
Как засохший хлеб,
Как гнилая палка. —

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . .

И вот через девятнадцать столетий
Мы стоим с моим другом в лесу под Кельном,
У новенького надгробья,
Под которым лежит жена его, Лена,
Смотрим на светлый камень
С вбитым в него православным распятьем,
Там же выбито его имя —
“Это чтоб хлопот было меньше.”
За спиной оседает, как снежная баба,
Империя наша.
Нету Рима, но нету Германии тоже.

В Рождество Германия в оспе свечек,
Теплый туман льется в леса дубовые,
Что стоят на листьях лиловых,
Как на щитах медных,
Как на славе римской.

(1990)

................................................................................................................................................

Когда я писала этот текст, Лена была еще в сознании, ее еще можно было отвлечь и увлечь разговорами. По мере сил я и пыталась это сделать. Я спросила Лену, о каком ее стихотворении, связанном с городами, она бы хотела, чтобы я написала (для одного немецкого проекта). Она выбрала это. Сегодня я написала бы по-другому, но этот текст Лена прочитала и одобрила.

Мне кажется, сегодня плачет вся природа, как в день, когда был растерзан Орфей.

12 марта 2010

опубл.: ж. "Воздух", 1, 2010