Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Ольга Мартынова

Стихи

Стихи после книги

«О Чвирике и Чвирке»

Из книги «О Чвирике и Чвирке»

28.12.2008

Введенский

17.12.2006

14.05.2006

20.03.2004

12.05.2003

01.01.2002

Четыре времени ночи.
Книга стихов.


Слушать запись авторского чтения стихов Ольги Мартыновой

О стихах

Ольга Мартынова, Олег Юрьев: ОКНО В ОКНО СО СМЕРТЬЮ (диалог о последних стихах Елены Шварц)

О МУЗЫКЕ ГАГАКУ. ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ, ЧИТАТЕЛЬ И ИХ ЧИТАТЕЛИ

ВЕНЕЦИЯ В СМЕРТИ

О МАНДЕЛЬШТАМЕ

О Гейдельберге

О Миронове

Об Эльге Львовне

"О бутылке"

С небес в наказанье на землю поверженный...

В ЛЕСУ ПОД КЕЛЬНОМ (к стихотворению Елены Шварц "Два надгробья")

Стихотворение: дерево ночью в грозу, освещенное молнией

Ода на ужас




Ольга Мартынова

СТИХИ ИЗ НОВОЙ КНИГИ

СМЕРТЬ ФРАНЦА ИОСИФА

            Петеру Хандке к шестидесятилетию

      (Он сидел в своей столовой,
      Смотрел на венские забавы.
      Адриатика в кране сопела
      Йодом пахла и треской.
      Он скучал за все столетье
      По потерянным колечкам
      Пены йодистой и едкой,
      По бессонице морской.

      Смердливый мартин, навозный жук
      На зеркале рисует круг,
      Пустую буковку глаголицы немой.

      Осыпается лепнина
      Старых габсбургских гостиниц.
      Еще гноящиеся члены,
      Один с другим согноены -
      Кровью дунайской вены
      И молоком адриатической волны.

      Но он закрыл глаза,
      Я больше не могу, сказал,
      Пусть разлетается земля,
      Как зеркало мое — )


ползают в оконных гнездах
червячки, чье имя - время-
древоточец-камнеточец.

не белой ночи на краю
я песни лишние пою,
а в толчее безгласной на околице
ломающихся чертиков глаголицы?

в полночном поезде тепло,
я говорю: здесь Балагое иль Поповка?
а поезд все стоит, стучат века
да голос пограничника мелькает
хромой веселой бабочкой —

хромой походочкой другой немецкой речи —

не хуже плавной русской немоты.

глаза закрою, вижу полосы версты.

глаза открою - света полоса за занавеской.

      (Стучат века - вот занемела Буковина,
      Вот Бессарабия болит,
      Галиция трещит,
      И жжет в Богемии,
      И Босния свербит.

      Стучат века, леса редеют, как редеют бакенбарды:
      И горы, и моря, и травы, и шмели,
      И зной полуденный за шторами гостиниц,
      Заложены в холодные ломбарды.)


ДА ПОЕЗД В ТИХОЙ ПЕТЛЕ ВРЕМЕННОЙ
КАЧАЕТСЯ, КАК ЕЛОЧНЫЙ ГОСТИНЕЦ.


***

        Праздничный зверь, составленный из тиар.
                       Элиас Канетти


Животное из маленьких нот
Льнет к животному из пустот и длиннот.

Животное из кружков и крючков
Воду заспанную лижет.

Животное из лунных облаков
Скачет на лыжах.

Зверинец, в грудной размещенный клетке,
Собирается-ловится по крупицам:
Какие-то маленькие лошадки
Фыркают в уши большим лисицам.

Там есть зверь, живущий в ночном саду,
Там есть зверь, живущий в черном пруду,
Там есть зверь, живущий во льду
И забывший все языки какаду.


ГДЕ НА ОТЛЕТЕ МИРА ТИХИЙ ГРАЦ

Где на отлете мира тихий Грац,
В звенящем облаке затерян —
Такой бездумный, тихий, звонкий город,
Снежинки Кеплера, славянская тягучесть,
Немецкой речи странное сгущенье,
И тыквенные луны —
Я вижу все, что с облаком занес
В мою почти что ягельную зиму
Чужой язык.

(Троллейбус, усиками пробующий небо,
Как тень усатой сухопутной рыбы.
Его лыжня уходит на восток.)

Я вижу площади и парки, и пруды,
Как бы сто лет назад на плюшевой скамейке
В душистой панорамной зале,
Где гуд чужих речей тяжелозвонко
Дождем пчелиным усыпал сады:
Венеция - улитка, Рим - воронка,
Париж - гора, другая всякий раз,
Грац - тыква, Самарканд -тарелка с пылью и шербетом,
Шкатулка - Прага и - конструктор детский Франкфурт.

Над Грацем выпятил свою сухую челюсть
Дракончик водосточный - и шипит:
Не странно ль, что железная волна,
Что стерла в порох царскосельский лист,
Еще дробит крошащееся солнце
И пена падает с ладоней брадобрея?

Я думала, что я, старея,
Мрак времени прозрачней буду видеть,
Но он сгущается. И в облаке не зги
За ворохами солнечной лузги.

Стесненье крыш (с горы посмотришь — Грац),
Стесненье гор (посмотришь снизу — он),
Посмотришь никуда — увидишь винный погреб,
Но мне смотрелось из трехвранного окна,
Как семечками лузгает луна.

...Троллейбус, усиками пробующий небо,
Как тень усатой сухопутной рыбы.

...Его лыжня уходит на восток.

Как десять лет назад на запад уходила.


БОГ, СУДЬБА И СЛУЧАЙ ПЬЮТ ЧАЙ С СУХАРИКАМИ

бог ставит чашку мимо блюдца (рука в граненых венах, чайных пятнышках, белых морщинах).
судьба перед зеркалом веселится,
примеряет принесенные случаем лица.
случай роется взглядом в завтрашних женщинах и мужчинах.

"кайрос, хочешь сухарик?" — судьба (прямая спина, милостивая улыбка).

случай хихикает: "да ну его, давай лучше во что-нибудь поиграем ".

"ах, — говорит судьба, — опять за рыбу деньги?"

он: "да что ты, рыбка,
"я ж ничего, я же так, горе у меня как раз кончилось, а удачи
"еще целые кучи.
"хочешь, бросим монетку, кому достанется выигрыш в лотерею:
"вон тому мужику в майке или тому душистому брадобрею?"

"скучно, — говорит судьба случаю. — я бы чаю... скучаю..."

случай размазывает кулаком слюни, слезы и сопли
(лицо по-балетному тонко):
думает: "вот всегда они так, чуть что, сразу вопли:
а кто просил тебя всюду соваться, сидел бы тихонько"

бог берет сухарик, подносит ко рту, бросает на блюдце, поднимает снова.
думает: "но ведь бывает же все спокойно, все тихо,
"урожай, например, хороший, или вот какой-нибудь моцарт,
"его тоже, конечно, жалко... или вот кто-нибудь так выскажет лихо:
"кто слез на хлеб свой не ронял? А ведь и правда, ну кто же?
"...или вот мальчик и девочка спят в обнимку
"в пленке пота счастливые и не знают, что спят над кручей,
"не знают, что им завтра выкинет случай.
"...или вот старушка, все у нее хорошо, сидит, телевизор смотрит,
"три засушенных поцелуя лежат в шкатулке."

— роняет слезу на сухарик —

"...да пусть их всё делают, все, что хотят, что им приятно,
"пока не настанет лихо —
" хоть чужих жен соблазняют, хоть обвешивают на рынке!" —

он глядит на судьбу, как она спокойна, опрятна,
белые руки, на щеках ни морщинки.

"да брось, — говорит судьба (бог думает, как хороша ее осанка, ее улыбка), —
"ты же знаешь, это одно мгновенье."

"и правда, какая разница", — подголосок-случай.

бог говорит: "ну, ладно, сыграем,
кому завтра сидеть дома, кому поиграть с людьми".
"нет, — говорит случай, — мы твои повадки знаем,
"завтра моя очередь".


НЕ О ВЕНЕЦИИ (2)

Утомленные цикады падают с деревьев,
Молкнет Адриатика, стынет смятый воздух.
Мелькнули столетья между этой ночью и "верь я в...".
Холода край остается за круглым морем Гипербореев,
Цикада-Каренина бросается под ноги, не в силах осилить молчанье.

С утра воет в волнах мускулистый дурак,
Страшно чужое безумье: его выловят, увезут в белой машине,
На него смотрят, смеясь, женщины в прозрачных платках
На непроницаемых бедрах.
Уж лучше цикады, чем немолчное это мычанье.

Ложноцвет южной ночи выглядит как настоящий,
В траве притаились змеи, ежи, скорпионы,
Верь я в нежную песню цикад, не знай я, что заводят они граммофоны,
А сами давно уже спят,
Я ушла бы в тяжелые волны, как умолкший наконец-то дурак.

Да вот беда, говорю я, запрут, поймают...
...На другом берегу Адриатики выпуклой, полой, покатой
Безумцы привольно гуляют.
В Венеции старой, горбатой,
Я слышала их бормотанье, повторенное падшей цикадой.

Усмиренный дурак,
Окруженный белой тихой пронизанной солнцем палатой,
Улыбается страшному миру,
Мускулистая грудь мерно дышит.
Еж съел скорпиона, цикады застрекотали, море опало как тесто.


***

Пусть припозднившаяся осень
Расслоилась как слюда,
Пусть прибеднившийся ноябрь каштаны прячет по карманам,
Но ночью принесли неведомые духи
Душистых римских шишек - от щедрых римских сосен.

Мужайся осень, не беда,
Что съеден край твоих беззубых десен
Лимонным инеем,
Что темный день ни полюбить ни разлюбить не можешь
И говоришь: "Заткнись, мое дурное сердце",
И темный день назвать его не можешь именем,
Что плачет сад, как иволга сине-желтый,

Что перегружена земля, что пусто небо
(В нем только киснет воздух волглый),

Что страшный мрамор римских колоннад
Торчит из-под земли, как будто кто
Зарыл корову кверху выменем -

Зимой приехать в Рим,
Как сердце утопить в молчаньи (в журчаньи) девственной воды,
Как солнце вырыть из-под снега.


ПОД ДОЖДЕМ

Черно-белая Тоскана,
полосатая и круглая,
для однодневных постояльцев
водой прошитый флорентинский лоск,
на раковинке - нежноскулая
Венера-девочка, прозрачная, как мед, как воск,
прохладная, как спрыснутый лимоном дорогой моллюск.

Весь холод гад морских, что копится на дне
всех вод земли - в ее жемчужно-желтых пальцах,
она крошит людей, как скучное печенье,
то пожует, то бросит, то снова пожует,
холодная, она не только нас с тобой
бросает на горящий лед,
я видела - легкое дыханье
сгибает мрамор:

Как ни хороша пизанская царица -
в крахмальных плиссировках черно-белых,
как ни надменны каменные ребра,
как ни пусто мраморное сердце -
а все же и оно (а все же и она) кренится,
и хочет пасть, и хочет удержаться,
и полая подложечка горит печной трубой.

Надежны и крепки узилища Уффици,
но лишь колыхнётся роженица-пена -
новорождённая скользнет сквозь стену -
и, Данту страницы Ада диктуя,
уйдет в пологие сады,
и плачет Тоскана - пена морская,
за косы дождя свое чадо таская,
а чаду и камень не тверже воды.

Если подняться на холм флорентинский
оранжевым станет воздух зеленый,
город внизу - подожженное море,
а в нем собор плывет китом,
бьет раскрашенным хвостом,
солнце глянет на него Ионой:
"Скажи, совсем меня ты выплюнул
или оставил на потом?"