Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив | |
Выпуск шестьдесят четвертый и последний от 19 декабря 2015 г.
|
Выпуск девятнадцатый от 30 марта 2008 г.
кому февраль не в масть и невдомек а там посмотрим что делать с мерзлою землей что делать с мертвым напрасным небом над землею насовсем в конце концов неважно все равно двадцать девятого растраченного напрочь проваливающегося как в сказку на ночь в тяжелый сон в последний день в давным-давно пойдешь один совсем вернешься с мартом а нам тут жить немедленным и смертным темно и стыдно и темно темно <...> собирались на лавочке вечером за двором заводили долгую песню во всю весну там про то что пора коней ковать серебром и одну на всех пора начинать войну там летела простая птица тяжелым днем как быть не знала роняла слова в траву про то что детей пора пеленать огнем про то что время проходит как наяву дождем понедельником шепотом как-то так что сразу и не поймешь почему темно там про то что кровь разбиваясь бьется не в такт часа полтора еще или два как в кино Алексей Порвин * * * Не ранят сердце Севера простое промазавшие стрелы сухостоя: оно, я знаю, очень глубоко: в нем тишина творится под землею, венозной выпускается золою измазать лес со всех его боков. Пруты без оперения крошатся и смотрят ввысь – у сушняка нет шанса вернуться в руки строгого стрелка, и голос засыхающего хруста твердит – внутри безжизненно и пусто, в колчан костра влагая их пока. И вспышка вынет стрелы, и не целясь опутает окрестность, как мицелий, попав в болото, в небо, в пень и ель: ведь свет стреляет метко и не глядя, ему не нужно со сноровкой ладить, когда весь мир – одна сплошная цель. * * * Кто ни зажимал тебя, свирель, пытая полостью твоей Господний мягкий слух, обволакивая, словно вещь простая вещь несложную в закон схожденья двух? Ты – челнок, везущий душу в звук везучий. Сироте грядет отмена сироты – приговор светлейшего из всех трезвучий золотит умы и рты. Сядем, на двоих разложим голос, слово – так, что и не скажешь, где тут чье и чей. Друг на друга глядя, подождем другого сироту простых вещей. Илья Беркович БУРЖУЙКА Твое тепло внезапно, как слеза, Как кровь из незаметного пореза, На черной дверце — красные глаза, Глаза огня, обутого в железо. Сгорел поддон, оливковый чурбан, Сгорела спинка платяного шкафа, Остались только детский барабан, И рукопись неведомого графа. Огонь о забастовке говорит, Уходит в угли, требует приварка, И рукопись не просто так горит, А вспыхивает радостно и жарко. Ладони улетают в теплый Крым, И жгут колени черные штанины Над огненным прочтением твоим Тяжелой и холодной писанины. Вот так, когда учитель говорит И берег сонным снегом засевает, Все дальше лысый лоб его горит, И часовая стрелка застревает. Но вдруг на полированной воде – Луна и лик полярного медведя. Да, правда приплывет на ерунде, В вагоне шума музыка приедет. Бетон, сжимаясь, тянется к плечам, И полчаса влекутся, как полгода, К торцу буржуйки, к серым кирпичам Прижмусь на пять минут перед уходом. И дорога измученной спине Тепла неторопливая опека Как память о сгоревшей в глубине Культуре девятнадцатого века. * * * Богат путеводитель по уму, Гирлянды знаков стрельчатых и кольчатых, Но в самый свет сквозь черепную тьму Меня сопровождает колокольчик. Дилинь-дилинь, тилинь-тилинь, и всё. Зачем я проболтался и раскрылся? Язык увяз, как в дюне колесо, А звонкий корпус ворванью покрылся. Зато теперь у каждого из вас Лежит в кармане бронзовое имя. Попробуйте войти в него сейчас, И встретимся на выходе другими. Олег Юрьев ТОЛСТЫЙ ФЕТ Толстый Фет идет вдоль сада; ночь сквозь прутья палисада с трех концов подожжена; и выходит, полосата, женщина за Шеншина, оттого что он печален. И пока она без сна светит скулкой, как блесна, в круглой комнате без дна, — в антрацит ночных купален насыпается луна. III, 2008 |