Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Валерий Шубинский

Стихи

Новые стихи (17.10.2015)

Новые стихи (20.09.2014)

Новые стихи (30.11.2013)

Новые стихи (29.04.2013)

С луной и без луны

19.03.2012

Одно летнее и три зимних стихотворения

CIRCUS

Стихи 2009-2010 гг.

18.07.2009

20.07.2008

25.04.2007

25.05.2006

09.04.2005

4.04.2004

14.07.2003

16.09.2002

Стихи 1998-2000 гг.

Стихи 1984-1993 гг.

Имена немых

О стихах

Не о дереве, а о лесе

ПИСЬМО К КРИТИКУ В. Г. Бондаренко по поводу его биографии И. А. Бродского

Имярек, или Человек (с) изнанки (О Сергее Чудакове)

Слух и речь (обзор журнальных стихотворных подборок 2013 г.)

Открытый голос (об Алле Горбуновой)

Неприятные стихи, или О докторе Хайде профессора Максимова

СЛОВА И НЕ-СЛОВА (о двух новых книгах Игоря Булатовского)

ЖИЗНЬ ДРУГИХ ОБЭРИУТОВ (О Климентии Минце и Александре Разумовском)

ДИКАЯ МУЗЫКА

ПЕТРОВ: ВОКРУГ ГЛАВНОГО

ФИЗИКА ТОНКИХ ПРОСТРАНСТВ (о новой книге Алексея Порвина)

ЗАСЛОВЬЕ (о новой книге Александра Белякова)

РОЗУМЬ (о стихах Натальи Горбаневской)

О ТОМ, ЧТО СДЕЛАЛ ВОЗДУХ

МОЙ ДРУГ - ДУРАК (о стихах Павла Зальцмана)

Две вечности Сергея Стратановского

В лучащихся адах

Стиляга и леди

Дурацкая машкера

Сад невозможной встречи

Век неизвестного металла?

об Алексее Порвине

об Илье Кучерове

об Александре Миронове

Во мне конец/во мне начало

Дорогая простота

Изобилие и точность

ОБЪЕКТИВНОСТЬ И ОБЪЕКТ

ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ

ВЕЩИ И ОСКОЛКИ

ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Привет из Ленинграда (в связи со смертью Михаила Генделева)

Вновь я посетил

Два голоса

Рецензия на книгу Игоря Булатовского «Карантин»

Игроки и игралища

АРОНЗОН: РОЖДЕНИЕ КАНОНА (о двухтомнике Леонида Аронзона)

ПРОШЛОЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ? (о книге В. Кулакова "Постфактум. Книга о стихах")

"Абсолютный дворник"

Неуязвимый (Обзор новых книг об О. Мандельштаме)

Рецензия на книгу Ивана Жданова «Воздух и ветер»

От Обводного до Грибоедовского
(о ленинградских ЛИТО 1980-х)


Плавание к началу времен
Алексей Цветков. "Шекспир отдыхает".

Два голоса
(рецензия на книги стихов П.Барсковой и М.Гейде)


Внутри мелодии.
Игорь Булатовский
"Полуостров"


Наше необщее
вчера


Утопия свободы
и утопия культуры


Олег Чухонцев.
Фифи-а"


Андрей Поляков
«Для тех, кто спит».


Дмитрий Бобышев
«Знакомства слов»


В движении.
О стихах О. Юрьева


Александр Миронов,
Избранное.


Вертикаль и
горизонталь


Сергей Вольф,
"Розовощекий павлин"


Алексей Цветков
"Дивно молвить"


Садовник и сад
(О поэзии Е. Шварц)


В эпоху поздней бронзы

Сергей Стратановский
"Тьма дневная"




Валерий Шубинский


"ИМЕНА НЕМЫХ"

I


ПЕСНЯ О КОЛЬЦАХ

Ползет, плывет сквозь ряд пустот некрашенная нить :
Одним - стареть, другим - сгореть, тем - до рожденья сгнить.
Но все, что в русской сырости мигали светляками,
И все, что в мерзлое стекло стучали кулаками,
И все, что стали розами, уйдя в пустые рвы,
Так славно нынче ожили, что больше, чем мертвы:
Их вновь пустила в оборот расчетливая прялка,
Но это было так давно, что никого не жалко.

Не в склянке у монаха задышит пламень пестрый:
Факир подует в дудочку, змея покажет острый
Немного влажный язычок, начнет свиваться в круг.
И времени для пляски не нужно ног и рук -
Оно - ученая змея: кольцо, еще кольцо,
И в этих кольцах за лицом скрывается лицо.
Их рай - огонь алхимика, их ад - воронья свалка,
Но столько их туда ушло, что никого не жалко.

Кукушкою закуковать или завыть совой,
И всех по имени назвать, и всех забрать с собой -
Что нужды: и тебя, как нить, веретено волочит,
Душа другого имени и хочет, и не хочет,
То слишком яркий свет, то мрак, и ты опять слепцом
Идешь за свежею судьбой, за ксивой, за лицом.
Но зря по бугоркам стучит, ища дороги, палка:
Ты вновь помянут и забыт, и ничего не жалко.

Я отсеку змеиный хвост, я выйду из спирали
И там узнаю: мертвые еще не потеряли
Свои земные голоса, они поселены
Не в пересыльном лагере с той стороны Луны,
А в злато-синем воздухе, и тщетно ищут хода
К истокам обмелевших рек из молока и меда
И в сплющенный, заполненный зародышами ад.
Идем со мной, но не забудь - дороги нет назад.

1995


ВТОРОЙ КАТАЛОГ

Этот мир перед своим исходом,
Видимый в мгновение одно:

Эти веки, склеенные медом,
В этих реках белое вино,

Эти полные влюбленной злости
Побережья взрывчатых морей,
Где лучи играют с ночью в кости
Истребленных ангелом зверей,

Это в рощах, ветром принесенных,
Бормотанье зрячего цветка,
Эти речи важных насекомых,
Этих рыб предсмертная тоска,

Этот в затвердевших костных рощах
Цокот - жесткий, въедливый, тупой,
Этой молнии последний росчерк,
Исчезающий цветок слепой,

Эти ядом склеенные веки,
Этот луч, уставший от игры...

Это видят уксусные реки,
Стягиваясь в черные шары.

1994


* * *

Сморщенная кожа старых роз
Говорит, что этот мир пророс:
Без толку сажать златое семя
Пустоте в распаханное темя,
Без толку из лейки поливать -
Время называть и забывать,
Время вспоминать и подражать:
Разучилась пустота рожать.

Сломанные кости черных рощ
Сообщают, что уходит прочь
Внешняя целебная музыка.
И напрасно ловят призрак крика
Изнутри створоженных вещей
Уши настороженных врачей:
Стиснутого мира монолит
Рушится, гниет, но не болит.

Пепельная плоть бессчетных дней
Шепчет, что не будет холодней:
До конца удушливо и пышно
Дышит мир, где имени не слышно.
Он бессмертен, сколько жив, а ты,
Рядовой лазутчик пустоты
(Лишь снаружи гибок, влажен, тверд)
Столько же бессмертен, сколько мертв.

1994



ПАМЯТЬ НОЧИ

Мир, испепеленный до зари,
Мир, пошедший до светла ко дну,
Снова начинается с нуля.
За морем, должно быть, бондари
К вечеру соорудят луну,
К полдню станет жирною земля.

Господи, мы с холоду вошли.
Хорошо, что в мире днем тепло.
Но когда его съедает тьма,
Мы глядимся в зеркальце земли
И с тоской проходим сквозь стекло
И рождаемся, сойдя с ума.

А от мира сломанная ось
Остается - память или весть,
Что один вошел или войдет
В то, что слиплось или запеклось,
В то, что после смерти будет здесь -
В черный снег и воспаленный лед.

И по ней в незнание скользя
Смотрит на цветущие пестро,
Для него бесцветные сады
Тот, кому войти туда нельзя:
Человек - холодное ядро
В эту ночь родившейся звезды.

1994



МАШИНКА СМЕРТИ

Слабеет сет, и я сквозь жижу,
Где зреют сгустки вещества,
Со старческой тревогой вижу
Как утолщаются слова

И в неподвижном океане
Идут ко дну, дойдя до дна.
Закрыты клапаны сиянья,
Машинка смерти включена.

Ведь только там, где персти потной
И жирной крови не дано
Найдется духу плот бесплотный,
Душе - устойчивое дно.

А жизнь сошла в ничто во трубам
И испарилась без помех.
Прекрасным и влюбленным трупам
Доступен только царский смех,

А внятен только звездный гомон,
Двусмысленный, как детский сон,
Где мир опять вовек закован
И навсегда освобожден.

1994


ПРОГУЛКА

Я замер, увидев, как ангел фальшивый
Крушит облака над волною плешивой -
Невидимым Шивой средь тварей постылых.
Шептались сквозь сон три безлистые липы,
Стучались о лед три последние рыбы
В реке, чьи изгибы я счесть был не в силах.

Ты делишься, воздух - твои отголоски,
От старости впалы, от горести плоски,
В трепещущем воске не знают скончанья.
И слепорожденные узкие шпили
Сто лет забывают, а все не забыли -
Остались ли в силе твои обещанья?

И встретят ли нас в незаросшем зазоре
Меж перстью и песнью три смежные моря -
Самим себе вторя, самих себя шире -
Одно из плодящегося кислорода,
Другое - зиянье, погибель, свобода,
А третьего сроду не видели в мире?

1994



ВОПРОС

Ты кто - осколок колосса, светящийся изнутри,
В чьих атомах догорают холодные фонари,

Слепой слизняк-жизнелюбец, гуляющий по гробам,
Глухой собеседник взрыва, читающий по губам,

Надменный лист тополиный, изъеденный муравьем,
Луч, все мировые длины вместивший в теле своем,

Меч, пестрый сон разрубивший на тьму и большую тьму,
Бессмысленная помарка, дающая смысл всему,

Или надтреснутый голос, бормочущий вновь и вновь
Про жизнь, щемящую втуне, шумящую втуне кровь?

1995



АДАМ КАДМОН
                                             Памяти Б.Ю.П.
1

Я родился решеткой в Божьей дыре:
В этот миг разделились огонь и лед,
Обозначились тени в сплошной заре
И распалось пространство на дно и свод.

Я рожден перекрестьем в ночном кресте.
Я, твердя нараспев за строкой строку,
Дал урок осязания пустоте
И безжизненной тяжести - мотыльку.

Я бывал междометьем в грозных устах,
Первым знаком в беззначьи сквозной волны,
Первой гирею на мировых весах,
Первой точкой строительной тишины.

2

Но не безмолвным, безуханным,
Подобно царским истуканам,
Неуловимым для тенет
В неволю вещевых теснот
Спустился я : на горькой грани,
В язвящем щелочном тумане
Родитель сам недорожден
И в час зачатья побежден.

Оружье, раненный и рана,
Своей свободы обезьяна,
Он пестрым птицам ставит сеть
И учит ветер в кронах петь.
Он бездны трогает руками
И прячет их в корявый камень,
Сырую бронзу, склизкий стих,
Чтоб вживе не увидеть их.

3

Зачем Ты волю даровал
Тому, что живо и умрет?
Где взял Ты мертвый матерьял,
Чтоб вылепить двуполый плод?

В нем есть любовный лунный сок
И грузный лучевой металл...
Зачем ты часть свою отсек
И ей свободу даровал?

4

Не Софией и не Шехиною -
Меж огнем и кипящим варевом,
Между зреньем и топкой мглой
Ты со мною была единою
Темнотой, и единым заревом,
И единой в ничто стрелой.

Так на что же нам небо плоское,
И двухмерное злое зрение
Сквозь звенящую кожу трав,
И пахучее солнце плотское -
Неизбывное вожделение
И война, где никто не прав?

5

Первый взрыв строительной тишины
До сих пор дрожит у вселенной в жилах.
Потому-то видны глядящим с луны
Я и те, кто с рожденья стоит в могилах.

И когда, наугад чертя на листе
Заповедные знаки приморской ночи,
Я себя застаю в больной наготе -
Расстоянье мучительней, но короче.

Я - не ушлое мясо земли, а два
Треугольника, сросшихся воедино.
Ибо труд не окончен, и есть слова,
Где едины огонь, и гончар, и глина.

1995



ЧЕТВЕРТЫЙ КАТАЛОГ
                                                   В.Е.

Ни водочный воздух мороза, ни зной
Дарьяльской долины, ни та полумгла,
Рожденная под щитовою луной,
Что души сгоревших в свой дом забрала,
Не слиплись, и смерть их не умерла
И их не пожрало то, что потом
Станет прогрызшим эфир кротом
И пляшущим между лир котом.

Ни речи смеющихся с угольных гор,
Готовящихся к возвращению душ,
Ни полусаженных кузнечиков хор,
Ни четвероухих тушканчиков туш,
Ни песнь, что поет травяная сушь
Под шагом идущего на войну
Не сбились в серную тишину,
Чей тысячный отзвук скривит луну.

Ни полночи поле, ни дня вещество,
Ни вечера сверхсветовая волна,
Ни утра рождение из ничего,
Из вотчины скатов, с осклизлого дна
Еще, как залог, не взяла луна,
И столб несжигающего огня
Будет гудеть до судного дня
И гудом своим разбудит меня.

1996



СЛИШКОМ МНОГО СОРВАНО РОЗ

Слишком много сорвано роз,
И слишком много беззвучных фраз
Сказано, и слишком много глаз
Вырвано, и слишком много лиц
Вещими бельмами было въявь
Видено, чтобы в сто первый раз
Задавать все тот же вопрос
Шестиугольнику черных птиц -
Хоть полслова исправь.

И не бойся помнить ответ:
Он в позвонках у тебя живет,
Гнилая гортань и ломанный рот
Им, как нежирной землей, полны,
Он согревает легочный сок
И именно он зажигает свет,
Освещающий низкий свод.
Только лишь две на земле красны
Вещи - кровь и цветок.

Слишком много высохло роз
И слишком много вытекло глаз,
Чтобы обратно ползти сквозь лаз
В логово горячеватой мглы,
(Я ее видел, когда ослеп).
Слишком много сглочено слез,
Чтоб эта лампа зажглась хоть раз,
Чтобы остались хоть две белы
Вещи - череп и хлеб.

1996


ЗАКРЫВ ТЕТРАДЬ

Вы снова вместе - человек и тень,
Волна и камень, смерть и смертный страх,
Текучий сон и затвердевший день,
Вертлявый слизень и трухлявый пень,
И крысы в норах, и гроза в горах.

Вы снова порознь - лист и тень листа,
Руда и злато, белена и мед,
Природы паровая пустота
И грубый шар без глаз, ушей и рта
И весь - глядящий глаз, кричащий рот.

Мир снова темен, снова недвижим
И безвозвратно сведен к веществу.
Но грех мне называть его чужим :
Я вместе с ним родился, вместе с ним
Умру, и вместе с ним не оживу.

1994


           II


ТРЕТИЙ КАТАЛОГ


Сырные запахи брошенных улиц,
Окна, где потные дети проснулись
В страхе от сверхзвукового нытья
Северной вечности, кем-то спасенной.
Сонные липы и воздух бессонный -
Так возвращается юность моя.

Круглоголовые голые тени,
Навзничь упавшие, сходные с теми,
Что ворковали, небрежно кроя
Складки души и урочища крови.
Бабочки в каждом спеленатом слове
Бьются, как жалкая юность моя.

В сумраках загородных и разъезжих
Плотные сны распадаются в брешах.
Полости кладки, зиянья литья
Так же белы от сгоревшего праха,
Как увидала их полная страха,
Полная нежности юность моя.

Черные буковки в книгах истлевших
Напоминают о призраках, певших
Лучше меня и ушедших в края,
Где превращаются в змей бессловесных
Те, кто шептался о веснах и безднах,
Как говорливая юность моя.

Шелковых ангелов сладкие взгляды -
Вряд ли задаток нежданной награды.
Новое тело сшивает швея,
Новую душу из той же овчины,
Тьмой заполняя объемы и длины,
Где повторяется юность моя.

1994


16 ЯНВАРЯ 1995

Смолоду был я и вял и хил,
Тусклым дымком на отшибе стыл,
Умною куколкою дремал
В люльке меж двух огней.
К старости я полюблю провал,
Ибо при жизни мне станет мал
Мир, опухающий от могил
И перегнивших дней.

Смолоду был я волна и дым,
Смолоду не был я молодым,
Смолоду был я истлевший том
Сплетен о пустоте.
К старости стану я жарким льдом,
Вспыльчивым ангелам стану дом,
Стану безмолвием золотым
На нежилой черте.

Смолоду был я глухой норой,
Смолоду был сухой корой
Грезящей про аравийский рай
Глухонемой сосны.
К старости я отступлю за край,
Пьяной звезде прикажу - "Играй!",
Только игры не увидит рой
Видевших те же сны.

Нынче стою я меж двух высот,
Пресного дыма набравши в рот,
Недруг волне и огню не брат,
Пленник немых имен.
Нынче стою я меж двух утрат -
Призрак, никто, как никто, богат,
И ниоткуда ко мне плывет
Тридцатикратный звон.



ГОД

Под скошенной зеленоватой луной,
Мокрящей древесные перья,
Жестокие взгляды почуяв спиной
Я сразу пойму, где теперь я.
Не льется с небес обезжиренный лед,
Не сыпется звездное млеко
Туда, где я жил нескончаемый год -
Последний последнего века.

Два раза уже миновали его
Ненужные сердцу сезоны,
И только темнело от слов вещество,
Слезились от музыки кроны.
Раз тридцать всходила косая луна,
По веткам скользя близоруко.
Но, кажется, это еще не сполна:
Не хватит и третьего круга.

Они все короче, и в каждом есть дни,
Когда полегчавшее тело
Вполглаза глядит на сырые огни
И видит, что ночь опустела.
Потом наступает короткий покой,
Но прежде снимает с каркаса
Незримый хирург хрящеватой рукой
Сердечное темное мясо.

А если окажется точкою круг
И вечной секундою - время,
Со всеми нырну я в конический люк
И вынырну вместе со всеми.
И если музыкой заменится кровь,
И лимфа - вскипающим млеком,
Я прыгну в дыру и в развернутый кров
Зеркальным пройду человеком.

Все лучше, чем полые эти круги,
Чем это скольженье тугое,
Чем эти лишенные смысла шаги
В губительное, но другое.
Затем ли родился я до вещества,
Затем ли дана мне свобода,
Чтоб скворкой твердить жестяные слова,
Слова бесконечного года?

16 января 1996



СТАНСЫ

                              М.

За этот мнимый матерьял,
За этот мятный сок ночной
Когда бы сам я выбирал
Какою мне платить ценой!
Прости, что я с обратных звезд
Навел прожорливых теней,
Что плачет тот же черный дрозд
В крови младенческой твоей.

Я круг тебя обвел черту,
Но зря, отваживая тьму,
Пил мартовскую кислоту,
Сосал июньскую сурьму,
Лизал декабрьскую латунь,
Сырое злато и свинец.
Двенадцать месяцев как лунь
Белы, тринадцатый - чернец.

Кто отказался от щедрот
Нечестной юности своей,
Кто тряпкой зажимает рот
Визгливым существам ночей,
Тому не страшен и не нов
Пришедший на заре за ним...
Но будь моложе этих снов -
Хранитель твой и сам храним.

Еще он не забыл родства
И не раскаялся, а впредь
Я из лучей совью слова,
Из слов сплету тугую сеть.
Не ты - добыча тусклым ртам
Смертельных снящихся морей.
Мой дар тебе подмога там,
Где тесно нежности моей.

1995




ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

1

Воздух так же изъеден и так же сомкнут,
Как деревья, стоящие нагишом.
Время близится - скоро они засохнут,
До конца превратившись в тщедушный шум.
Но когда за холмом повернет дорога,
Потонув в их дырявой, дряблой тени,
Я увижу в лицо их больного бога
Так же ясно, как оны дни.

Там - за этим холмом, за шоссе, за прудом
Есть какая-то щель, и туда домой
То ли рыбкою я нырну красногрудой,
То ли ящеркою проскользну немой.
А как долго иду я, не знает кожа,
А с деревьев и спрос невелик - они
Забывать не умеют, и точно то же
Говорят мне, что в оны дни.

2

Для того ли не крепнет, не пухнет тело,
Для того ль моя плоть, как в детстве, легка,
Чтобы нечто другое цвело и зрело
Там, вверху, в основании языка?
Ведь для тех, кто припрятал звук незвучащий
В полом сердце, как все вокруг не звени,
Мясо мертвого мира на вкус не слаще
И не горше, чем в оны дни.

Если впрямь я из этих, тогда понятно,
Для чего я пустился быстрее всех
В путь обратный в упавший во тьму обратно
В точку стянутый вылущенный орех.
И вернувшись в морозный огонь исхода,
Отразивший, как в зеркале, все огни,
Я целебную желчь от горького меда
Отличу, как в былые дни.

1994


РЕКА

Не из пропасти обращаюсь невесть к кому,
А с пологой серой реки, текущей во тьму.
Вот плывет пароходик, подгнившей плотью нагружен.
Дай-ка с берега брошу на борт к нему слезу -
"Довезешь до ближнего порта?" - Гудит: "Свезу!" -
Тем, кто млеет вверху и тем, кто тлеет внизу,
Я уже и даром не нужен.

Велика ли поте ря, когда и не довезут?
У песчаного пляжа, там, где разлит мазут,
Из семилепестковой неправильной амальгамы
То глядит на меня разросшийся эмбрион,
То давно исчезнувшей с карты страны шпион,
Взят с поличным и трибуналом приговорен
Вековать на дне этой Камы.

Если тот, кто со мной полжизни играл в лото,
Разлюбил меня - я догадываюсь за что.
Я сижу на коряге, невесть чего ожидая,
Я не пью воды - эту воду никто не пьет,
Я еще нагляжусь, как бакен о волны бьет,
Как из мира в мир за плотом проплывает плот,
За излукою пропадая.

Ни березки вверху, на плоской кромке сырта.
На другом берегу чуть-чуть веселей места:
Дремлют дымные скалы, зернистый ельник до плеч им,
Только вплавь несподручно - от зыби в глазах черно,
Брод искать неохота - уж больно скверное дно,
Перевозчика тоже нет, да и все равно -
Расплатиться, похоже, нечем.

1997



ДЛЯ ГИТАРЫ

Бог даст - и не сгину в липучем лесу
(На мерзлом песке не осесть колесу),
И сам буду жив, и поклажу спасу,
И в вот уже снящемся мире за это
Увижу, как тень у любого предмета
Стянулась - но, может, и это снесу.
Там воздух в воронках, как грунт на Луне,
Там вещи мягки, как на вате...
Так что ж говорить о последней цене,
Гадать о последней расплате?

Уже превращаются в эхо и в дым
Все те, кто любимы и все, кем любим,
И время расти им на смену другим,
С прохладной, мышиной, непахнущей плотью,
И время всю ночь заходиться в икоте
В обнимку с каким-то уродцем нагим,
А утром проснуться не в этом нигде
А там, где у двери некстати
Подслушаешь весть о последней беде,
Слушок о последней утрате.

Не режь себе пальцы седьмою струной,
Про страх не хрипи, о разлуке не ной,
А выхаркни душу, как слизь или гной.
Ты вынес поклажу, пожертвовав бедной
Забитой толченой бумагою бездной,
И нынче пожалован целой страной.
Расти города в этой тихой стране,
Паси незлобивое море,
И пробуй забыть о последней вине
И помнить о первом позоре.

1997


ОЗЕРА

I

Я еле помню первое - оно,
Как вверх и вниз раскрытое окно,
В эстляндском обесцвеченном бору
Ночами дребезжало на ветру
И отражало лунную дыру.

Второго серебренная вода
Из воздуха, который навсегда
Очистил грозный голубь на лету,
Сосало скал сухую красоту
И мертвых с Божьим именем во рту.

На третьем остров был, и там росла
Березовая роща из стекла.
Верхи руины поросли травой,
И тот уже не смертен, кто живой
По лестнице взобрался винтовой.

В скорлупке неба и внутри зрачка
Не слиться трем озерам, но пока
Земля вовне и пряный мрак во мне
В световоздушном не сгорят огне -
Их видит Бог в одном трехцветном сне.

2

Мне приснился медный зубастый грач
И свинцовый волк, пролетевший вскачь
На чугунной черной свинье.
Я пытался проснуться, но крепко сон
Охраняли речи живых ворон,
Заходящихся во вранье.

Мне приснилось, что я уже не один,
Что в глаза мне глядит сумасшедший сын,
Между нами ничто с мечом,
Я мигаю ему - он отводит взгляд,
Словно ждет объясненья, и я бы рад
Рассказать ему, но о чем?

А потом он исчез, а еще потом
Я увидел в озере золотом
Темнокрасный отблеск огня.
Но огонь тот не жег, вода не текла,
И гнушались озера и зеркала
В этом сне отражать меня.

1997



ПЕСЕНКА О ДВУХ СЛОВАХ
                            But I was young and foolish ,and now am full of tears
                                                                                                Yeats


Еще я бессловесен, уже я стар и мал -
В кирпичной колыбельке я юность продремал.
Мяукающий ветер, луны паучий лаз
Сквозь сон любил я грубо и слишком напоказ.

Я в детстве был наказан за взрослую вину:
Ты забралась на ветер и юркнула в луну.
(А что уж там, в той дырке, не знаю до сих пор:
Такой же мыльный дождик? Такой же смытый двор?)

Не помню, чем я прожил, но знаю, кем не стал.
Уже я бестелесен, еще я мал и стар.
Но кем-то долг заплачен и ветру, и луне -
Их плеск, их блеск молочный уже не снится мне.

Я стану седовласым щекастым огольцом,
Я в этот серый воздух приду с ничьим лицом:
Ощупать каждый камень, вдохнуть азот и ртуть,
Но вспомнить давний полдень и в кровь свою вернуть.

И станет кровь прозрачной и пресной, как слюна,
В ней вновь заблещет ветер, заплещется луна.
И ты летучей мышью блеснешь во тьме двойной
Когда я стану старше двух слов, забытых мной.

1993

.

ПАННОЧКА

Того, кто летает, того, кто поет,
Чья глотка полна непроцеженных йот,
В чьих жилах от ветхого йода черно,
Не больно пьянит ветряное вино.

Недаром скакавший на ведьме с Хомой
Любви предпочел разговорец немой
Пупырчатых тварей, что в южной ночи
Топорщат друг в друга усы и лучи.

Ундина вольна, а колдунья мертва,
Но глупые призраки те же слова
Гнусаво твердят на языке другом,
И автор встречается с новым врагом.

Внутри некрошащейся полой луны
Ни сладкой галушки, ни голой жены,
Ни виршей, ни вишен, ни пышной земли,
А только кормленые нами нули.

Зеленая жизнь, я скажу не греша:
Ты в рыхлой постели была хороша,
Но речь о пространствах, где панна Луна
Бессмертна как ты и как ты зелена.

Невидимых дочек и скользких сынов
Она зачинает от вздохов и снов.
Ни крик петуха, ни церковный набат
Не страшен для ласковых лунных ребят.

1995


ШПИОН

Рыжее-рыжее пламя волос Морганы.
(И желтое, жалкое пламя, которого нет на свете).
Белое-белое пламя эльфийской кожи.
Серое пламя взгляда - в никого, в никуда.

Я верен приказу, я помню свою легенду,
Кровь моя не забыла азбуки Морзе,
И крепко сработан, на семьдесят лет рассчитан
Радиопередатчик под ребрами у меня.

Она закинула голову, слушая сообщенье
Из каких-то сырых пещер, из темных святилищ
Элевсина, из храмов людоедки Кибелы.
И что-то еще она слышит из тьмы, но что?

Я должен узнать, затем я сюда и послан.
Там, в Центре, бодрствует слепой шифровальщик
И ходит кругами по шестиугольной зале
Седой главком, и пестрые карты шуршат.

Почему мне нельзя, что дозволено здесь любому?
Почему у меня такая плоть не людская?
Если я нырну в это рыбье пламя, серное пламя,
В пережженное пламя, мерцающее нигде -

Я узнаю все, но живым мне уже не выйти:
Блестя фольговыми крыльями, сонные адьютанты
Донесут об еще одном пропавшем без вести
На почти уже забытом мной языке.

1998


СЕЛЕНА НА ХОЛМАХ

Сухие звезды хоть греби лопатой;
То там, у мертвых, то на этом свете,
Богиня : то покажет лик щербатый,
Плоска, как скат, в серебряные сети
Попавший, то опять подастся в нети
И скроется за сплюснутою сопкой.

Поговорим-ка с лысою красоткой:

"Почто, знакомка, обкорнала прядки?
Почто с пустым холмом играешь в прятки?
Кого ты ловишь, глупая? Оленей?
Чья кровь - собачья, человечья, бычья -
Еще тебе нужна? Товарка теней,
Ты всех презреннее и всех почтенней,
Охотница, и пуля, и добыча."

1995



ВЕЛИКАНША

Посмотри на меня, великанша, хозяюшка ночи,
Покачай на руках, поцелуй, приюти на груди,
В перебранке вселенных услышь мои рифмы сорочьи,
     Накажи, награди.

Я видал тебя вживе - ты темною бабочкой билась
В человеческой душной душе, в неуютном дому,
Вся - опасный подарок, коварная царская милость
     Неизвестно кому.

Ты и грех и расплата - зачем говорить о соблазнах?
У сверкающей боли ни плоти, ни памяти нет
В темнокрасных губах и сосках твоих звездообразных,
     Поглощающих свет.

Стань игрушкой, ребенком, рыбешкой, пчелой густобровой,
На склоненный затылок ступи невесомой пятой,
Погрузись в мое горло, порви мою плоть и попробуй
     Костный мозг золотой.

Пожелаешь - набей мою кожу колючей трухою,
Назови моим именем глухонемого жука,
Нужды нет - слишком тесно сплелась с моей левой рукою
     Ледяная рука.

Есть еще полчаса: хочешь - сделай древесною тенью
Хочешь - дыркой в стене, спрячь хоть в землю, хоть к рыбам в моря.
Ночь уходит, и страшно подумать, какое спасенье
     Принесет мне заря.

1995



ЗИМА

По жженным площадям в соломенной карете
Плывет императрикс премудрая Зима.
То вырвет чьи-то ноздри, то поженит
Ослушника с зловонною шутихой,
Постель постелит в доме ледяном:
Пиита, от побоев чуть живой,
Провоет грубую эпиталаму,
И вспыхнет нефть у стен адмиралтейских -
Подземным солнцем заблестит в краю,
Где в декабре небесное не светит.

Гирлянд резных, наличников точеных
С головками полярных купидонов
На сей раз выделали маловато:
Не постарался обер-архитектор.
Зато со мною в ледяном дому
Под хрипы полумертвого поэта,
Под хищный хор преображенских фавнов,
Под стоны мерные кларнетов непристойных
В обнимку плакала блаженная шутиха:
Во сне нам снился общий сон, и в нем
Скрипела плоть на ледяных колесах.

Сгорела нефть, кларнеты отыграли,
Все вроде выжили, лишь малость постарели.
Какой-то бред о затвердевшей крови
Багровые бормочут кирпичи,
И всхлипывает в парке скисший мрамор.
Императрица кается в грехах,
Таскается к заутрене к Николе,
Но мне ль не знать - ее гнилые слезы
Еще застынут ледяной горой.
Смеется в полынье прекрасная шутиха,
Пусты ее глазницы, скучен смех.

1998



ЭТА ОСЕНЬ

От этой осени такой идет дымок -
Пятнистый, водяной и с запахом блудливым -
Что если б мир хотел - уже давно бы мог
Раскрыться сине-розовым нарывом.

Весь в дырах низ его, весь в щелях плоский верх
( Кой-где они прикрыты серой паклей).
Идет проспектом желтый человек,
Стуча резною деревянной палкой.

Он дышит медленно, как сумасшедший конь,
Он мандарином был - теперь как будто выжат,
Во сне он - бабочка, а наяву - дракон,
Который у него на платье вышит.

Мы - точки на его нефритовом кольце,
И чем скорей умрет он, тем скорее
Мы до конца доснимся, а в конце
Как в жизни, но еще желтее и серее.

Я, обогнав его, вхожу в казенный дом,
Где под началом сплющенного тролля
Стрекочут маленькие девки нагишом
В колечках старческого пергидроля.

В ответ на мой незаданный вопрос
Хавронья ушлая заглянет в картотеку
И скажет: в колбочке почти уже подрос
Звереныш нам с тобою на потеху.

Он будет песни петь и на спирту гореть,
И воскресать из пепла, и не плакать,
Мы будем днем над ним смеяться и стареть,
А ночью в щелкающем море плавать.

Пружина золотых заоблачных часов
Сто раз успеет сжаться и разжаться,
Пока вконец не залистают книгу снов
И эта осень будет продолжаться.

1996


III



* * *

.. И Пушкин, странный зверь с лиловыми когтями,
Заходит с улицы, за стол садится с нами
И легкомысленный заводит разговор,
А музыка за ним шмыгает в дверь, как вор,
И отравляет все своим пчелиным ядом:
В цветных обложках смерть нам посылают на дом.
Поэт - кочующего сумрака слуга:
Не зря любая вещь в нем чувствует врага.
Он - брат железных звезд, влюбленный в жизнь простую,
Орудие пространств, ограбленных вчистую,
Когда творилося из гула вещество.
Он в этот мир пришел, чтоб вынуть из него
Предметы, запахи, воспоминанья, лица
И спрятать их туда, где им нельзя растлиться,
Где даже бабочке, бессмысленно-живой,
Не стать сырой землей и каплей дождевой,
А спать, как девица, во гробике хрустальном,
Мерцать гнилушкою тысячелетьям дальним,
Пока в земном огне не догорят тела
И укрощенный зверь не обретет крыла.

1994


ВОСКРЕСАЮЩИЙ ТАСС

Столетьями тебе растили бурый лавр,
     И, кажется, пора настала,
И ты снимаешь плоть, стареющий кентавр,
     Мечтая стать куском металла.

Но в час, когда к тебе придут сквозь толщь времен
     Послы из бронзового сада,
Хозяин скажет им: ты в колбе растворен,
     И новой тьмы тебе не надо.

Тебя и вправду нет, но ты еще войдешь
     Сырою дрожью в чьи-то строки,
Ты южной музыкой оправишь чью-то ложь,
     Какие-то приблизишь сроки.

Ты не дождешься их; и все же потерпи,
     Пойми хоть то, что всем известно:
Ты только чудище, кричаще на цепи,
     О том, как непрозрачна бездна.

Не рой свинцовых букв таит забвенный зной
     И средиземные печали.
Они бедней тебя, а ты - лишь ход сквозной
     Туда, где сны не ночевали.

И славолюбья скорбь. и добродушья дар,
     И жизнь, как песня, повторима.
Лишь сгусткам немоты мерещится пожар
     Второго Иерусалима.

1994



ПАМЯТИ АПУХТИНА

Как над важным осенним цветком, оскорбленным осой,
Над холерной столицей взмахнули короткой косой.

Но не выжгут огонь, растворенный в латунном сияньи
Ни безумные ночи, ни мудрые дни тараканьи.

Этот мир постарел, но еще простоит полчаса:
Молодильная ржа подровняла его небеса,

И у новой, торговой, еще не прожеванной славы
Привкус тминной Одессы и запах чесночной Варшавы.

Пряно светится газ, наугад раскрывается том:
Здесь о муке супружества деве твердит баритон,

А друзья говорят ввечеру о сиятельных музах
И о северных ангелах в узких гвардейских рейтузах.

Но спокойно глядит на болотный мерцающий свет
Замусоленный мухами семипудовый поэт.

...Кануть в реку не камнем, а жгущимся сгустком надрыва,
Пролететь не птенцом, а письмом из чужого архива,

И уже не успеть распуститься махровым цветком -
Поздней вестью известно кому неизвестно о ком.

1995



ПАМЯТИ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА

На плечи долгий, бархатный, гишпанский
     Накинув плащ,
Я слышу дряхлый рокот океанский
     И рыбий плач.
Средь земноводных я бреду уродищ,
     Хорош весьма.
Я брат Поприщина и близкий родич
     Тебе, Козьма.

Завистливой толпе грожу я длинной
     Резной клюкой.
Я сумасшедший, гордый и невинный -
     Я не такой!
Ко мне в Палатку аж со всей Европы
     Привозят сны.
Я на глазок им выставляю пробы -
     Они верны..

А мне Гишпания смешная снится,
     Но краток сон,
И разрывает криком злая птица
     Гитарный звон.
Лишь звезды смотрят в окна книжных лавок
     Из пустоты.
И в них моих прекрасных бородавок
     Я зрю черты.
.

1998



* * *

Первая строка - пример дактиля из ломоно-
совского трактата о русском стихосложении

Вьется кругами змия по траве, обновившись в расселине,
Плоские знаки рожденья и смерти на коже блестят,
Холодно блещет ее чешуя среди женственной зелени,
Смерть в ее круглых глазах, и дарует бессмертие яд.

Видно, устали смеяться и плакать кусты шестистопые,
Знать, шестикрылым невмочь трепетать за пологим стеклом,
Время, должно быть, природе наполниться новою злобою,
Новою ртутью, железом, ураном, свинцом, серебром.

Сбрось на мгновение, полночь, рубашки свои бирюзовые,
Спрячься под ноготь, укромного воздуха маленький бог.
В новых, беззначных одеждах ползут из расселины новые
Змеи, лишенные яда, бессильные свиться в клубок.

1994



ДВУРЕЧЬЕ

Нам сказали ангельские хоры -
Да, мы помним эти две реки! -
Как сады стояли без опоры,
Темнокровной тяге вопреки.

Помним и себя - двукрылых, прежних,
Сделанных из розовой земли.
Мы ни бабочек, ни львов безгрешных,
Ни печальных духов не спасли.

И себя-то, глупых, не спасли мы,
Лишь на всех накликали беду
И пошли железные оливы
Насаждать во временном саду,

А ночами вслушиваться в ноты,
Полные бессмертья и тоски,
Силясь спрятать в буквицы темноты,
Что рождали пьяные пески.

И опять себя мы проиграли
Игрокам безликого врага,
И по им придуманной спирали
Вновь сошли на эти берега.

И на страшных реках Вавилона
Вспоминаем не взлетевший рай,
А убогий, пепельно-зеленый,
До конца не воплощенный край.

1993-1996



С ЛИЦА ЗЕМЛИ
                           Е.Шварц

1

С лица заснеженной земли
Скользнув в ее сквозные бреши
Взойти, как мертвые взошли,
В сей воздух, от имен взопревший,

Где царь без царства будет цвесть
Лилеей короткоживущей,
Где вестник позабудет весть,
Но сделается вестью лучшей.

Пройдя по дну сухой реки,
Сквозь дыры в камне иглокожем
В подпольных улиц узелки
Нырнуть невидимым прохожим,

Подняться вверх дымком цепным,
И долго по пустотам тесным
Идти над садом соляным,
Под затвердевшим морем пресным,

И рыбам пресных вод шептать,
Что сломанное сердце мира
Не утомилось трепетать
Под слоем каменного жира.

2

На мертвом русском языке
Я пел не рыбам, а реке,
Не перепелкам и скворцам,
А воздуху еще немому,
Не древним лисам, а лесам,
Не бедному жильцу, а дому.

Закончен путь: бадья на дне,
Корабль приблизился к луне,
Глубоко в грунт ушла река
И коридор уперся в стену...
(Все это духи языка
Сказали неродному телу).

На мертвом языке живых
О несходящихся кривых
Я пел. Быть может, скоро срок
Дойти до точки их скрещенья
И в замороженный мирок
Вернуться эхом или тенью.

1996



МЕЛЬНИЦА МОНТЕФИОРЕ (ИЕРУСАЛИМ)

Царь-мельница не вертит жерновами,
Еврейский ветер не марает рук,
Лишь звезды ходят кольцами вокруг
Письма, написанного не словами,
И ложь, что золотыми существами,
Как ласковыми рыбами, полна
Сухой реки незримая волна:
Иным огнем, не требующим тела,
Горит изъеденная до предела
Жуками в черных панцирях стена.

И страшно понимать, что можно жить
Почти внутри осколочного света,
И до смерти не вспоминать про это,
И в круглый ветер сердце положить.

1996



ГАННОВЕР
                                                    М.

В зеленый бак вспотевшая стекляшка
Летит, звеня.
Морковный воздух морщится от тяжко
Пыхтящего на пустыре огня.
На медной отдыхающей кобыле
Во сне досматривает город свой
Георг какой-то, или Август, или
Адольф - что гетман с булавой.

А в черный бак цветастая жестянка
Летит, звеня.
. Шевелится священный гребень панка,
Уснувшего у толстых ног коня.
Он ждет полуночи, он ждет укола шприца
В подземном переходе - и тогда
Румяный город снова загорится,
Как одряхлевшая звезда.

А в белый бак косматая бумажка
Летит, шурша.
. Играет с кошкою заморский замарашка,
Идут меж мраморных уродов не спеша
Восьмидесятилетние злодеи -
Любой из них очищен и спасен,
Отстроены дома, воскресли иудеи,
Для чистых душ открыт аттракцион:

Как память роковых воронок,
Разверзлась плюшевого зверя пасть,
Блестя шестеркой золотых коронок
Ждет очереди с русских гор упасть
Подтянутый синюшный полутурок,
И рвется вон из выделанных шкурок
Ища чуть зримой дырочки, душа.
На мостовую сплющенный окурок
Летит, шурша.

1998


НА СООБЩЕНИЕ О СМЕРТИ ПОЛ ПОТА

1
Пепельных елей верхушки
Молоньей пошерстя
Уже зарядили пушки,
Чтоб выстрелить вдох спустя.

Светило чуть замутнилось,
Втянуло лучи назад -
И по ступеням скатилось
Сердце злодея в ад.

В аду на жердочке пляшет
Черный петух и поет
О том, кто буковки наши
Сжует и кровью запьет.

Он крикнет, что смерть - лишь урна,
Куда нас сметет,как сор,
Бич Бога, которому дурно
Служили мы до сих пор.

Не зря он сошел с тоскою
В чугунное сердце тьмы:
Он понял нечто такое,
Чего не ведаем мы.

2
"Ты будешь ползать на брюхе -
Сказал Люциферу Бог.
"Отсохнут белые руки,
Не станет летучих ног.

"В любом из времен, что ныне
Обманной волей твоей
В зеркальной моей пустыне
Ползут, как сотни червей,

"Ты будешь ни зверь ни рыба,
Ни вещество ни дух,
Ты станешь чертой разрыва
Вертящихся высей двух.

"И долго будут по кругу
Друг друга смертно боясь,
В любови клянясь друг другу,
Друг за другом гонясь,

"Скакать,как слепые кони,
Одна и другая высь,
А ты будешь строить козни
Тому, в ком они сошлись.

3
В крови моей лютый улей
Жужжит сквозь красный репей.
В его напряженном гуле
Я слышу: "Убей, убей!".

Из полных порченой веры,
Запавших в землю церквей
Доносится запах серы...
Гортань перхает: "Убей!".-

Живые скальпели Божьи:
Ты, ждущий в подъезде чужом
С червивой розой в межножьи,
В руке - с коротким ножом,

И ты, солдатик, устало
Пульнувший впотьмах в окно,
Где что-то в ответ упало
И кто-то вскрикнул смешно -

Сейчас секунда немая
Меж светом и громом. Сейчас
Всех лучше я вас понимаю.
Я - тень одного из вас.

4
Метельчатого Подмосковья
Морщинистая листва
Пропитана серой кровью
Бессмертного существа.

Солнце раскрылось снова
Как круглая книга, и в нем,
Прищурясь, хоть четверть слова
Мы сможем прочесть о том,

Кто лодкою без мотора
И точкою по лучу
Отправился в край, в котором
Водой зажигают свечу,

В дороге теряя тело,
Считая свои дела...
Но у всего есть пределы,
Кроме горя и зла.

Ударил гром. Полегчало.
Вернулся в себя живой.
И кони как бы сначала
Пустились в путь круговой.

1996



ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД ИГОРЯ

1

Если те, кого ждем, еще не пришли,
Значит, мертвыми не полна,
И тверда, в отличие от Земли,
Родина наша - Луна.

И в крови, обесточенной от потерь,
Просыпается древний код,
И последний, убогонький русский зверь
Завыл и позвал в поход.

Но мы уже знаками входим в сны
Тех, чья кровь еще не черна.
Скоро будут полны берега Луны
И найдутся все имена.

И уже отправляются на Луну
Корабли, чтоб составить счет.
Наш князь еще будет у них в плену,
Когда ангел с книгой придет.

2

Нас третий день убывает
За жалкий последний шаг
Туда, где Див завывыет,
Где крови не забывает
Родной горбоносый враг.

Убийцы зовут, унылы,
Кто князя, кто Шамиля;
Но молча смердят могилы
И вряд ли прибавит силы
Упавшему ниц земля.

3

Нас третий день убивают -
Славян, ступивших за праг
Где душный ветер срывает
Усталый трехкровный флаг.

Когда-то трогал с тоскою
Его шершавую ткань
Еще у нас под рукою
Ходивший служилый хан.

Теперь он – тотем и призрак
Засевший в любом мозгу.
Потом на несчетных тризнах
По выжившему врагу

И нам сквозь багрец кровавый,
Сквозь белый столетний гной
Запахнет заморской славой
И пышной голубизной.



4

Песчаный демон Востока
И болотный северный страх
Глядят друг на друга, как прежде, жестоко,
Но ярости нет в глазах.

Видать, и они устали
Вспоминать имена немых.
Но глупые духи огня и стали
Работают вместо них.

Для смерча, смерти и страха
Земля и сейчас мала.
А небо мелеет от каждого взмаха
Механического крыла.


5

Предгорный ветер свивает
Усталый трехкровный флаг
(Захватчики допивают
Сивуху из ржавых фляг).

Он будет еще трехглазо
Смотреть на чужой хребет,
Когда трехцветная раса
Прорвется из сна на свет.


P.S.

Бесснежной зимой, безморозной зимой
Мне снится, что склизкий сквозняк
Родился и кончится вместе со мной
И я – лишь взбесившийся знак.

Отныне не сперма, ни кровь, ни слюна
Не склеить растлившийся лед.
Но кислым свинцом эта слякоть пьяна
И, может быть, он нас убьет.

И если воскресший не скажет : "Прости"
Тому, что уже не ушло -
И ангелу-счетчику не соскрести
С червивого солнца число.

И если не выжать из сердца свинца,
Не выйти из длинной судьбы -
Ушедшим сейчас не уйти до конца,
До поздней, беззвучной трубы.

Февраль-март 1995, апрель 1998



БАЛЛАДА

Мы ехали шагом, мы крались в степях,
Мы со смертью за смерть сражались в цепях,
Мы слышали дряхлой зозули стон
И черноземной цикады звон.
И пуля вошла комиссару в пах
И растаял в воздухе он.

Лиманские ветры-порожняки
Его прозрачной плоти куски
Разнесли по круглой женской стране
(Треугольной на взгляд извне)
А душу не выпили двойники,
Кочевники по луне.

Ей стыдно стоять у небесных врат,
Ей скучно спускаться подземный град,
И как клюквенный сок, она пролилась
Туда, откуда она взялась
И где бы осталась, будь на карат
Тяжелее Божий алмаз.

Ей не будет покоя до той поры,
Когда запыхтят на майданах костры
И нас сквозь черный квадрат на холсте
Пригласят к заждавшейся высоте
И покажут придуманные миры,
Подведя к запретной черте.

Нас, как грязных детей, не примут в игру,
Но дадут полчаса побыть на пиру,
Угостят сладковатым черным мясцом
Змея, свившегося кольцом,
И на десять шатров подпустят к шатру
Мертвеца с горящим лицом.

А пока он ветром поет без слов
Над любым из дышащих узких рвов,
Куда земля от него ушла
И на дне их ищет тела
Исчезнувших спутников и врагов,
Но находит лишь зеркала.

1997


ВТОРАЯ БАЛЛАДА

                                        В.Л.

Индевелым снежком, упавшим с луны,
Осыпались истраченные века
С пестрой полы поющего старика
Возле полога чайханы.
Медноруких людей лудили внутри
Замороженной пахлавы.
Было страшно от тусклой зимней травы
И от быстрой зимней зари.

Двухметровый с серым царским лицом
Наседал, торопился, лез:
„Через десять минут отбывает рейс,
Пропусти - я в праве своем.
Уж какую хочешь поставь печать,
Без меня не взлетит твой гребаный ТУ:
Я оттуда, и гроб уже на борту -
Не тебе, а мне отвечать."

Я запомнил, я понял - уже тогда,
Сквозь подгнивший коричный дым,
Сквозь мороз, входящий гостем ночным
В разогретые города,
Регистанский забытый джиншей фарфор,
Пыль, которой стала река,
И мычание лунного старика,
Не умолкшее до сих пор,

То, что сроду стоит во взгляде слепом,
Что глухому немой говорит в тоске,
То, что в тюркской пустыне шуршит в песке,
А в еврейской горит столпом,
Что выходит с дымом из русских труб,
Бьется ласточкой о стекло,
В первый раз проступило и обожгло -
И от тока дернулся труп.

Столько мертвых отцов воскресло с тех пор,
Столько умерло тех, кто жил,
Столько порченной крови вышло из жил,
Столько пара вышло из пор,
Что пора б серолицему долететь,
Отпустить товарища в чернозем,
Но исхода не видно, а под крылом
Тьмы и света мелкая сеть.

Видно, рано еще, коли жив старик,
И еще не истлел халат,
И с луны созвездья еще летят,
И мерцает мертвый арык.
Знает Бог, что будет после грозы,
Когда по земле проскользят шасси,
Когда поплывет по шоссе такси
И сомкнутся в небе пазы.

1997



ГЕРАЛЬДИКА
                                         И. Кучерову
1
Ручной кабан, болезненный, нежирный
Жует в дощатом стойле корм эфирный,
Костлявый вол - в чем держится душа! -
В кормушке не находит ни шиша,
Забитый Буцефал, лишайный мерин,
Что завтра встретит утро, не уверен,
Топтыгин дня не прожил бы в лесу,
Цыганское кольцо в его носу,
Бурчит он на потеху детям малым
О том, как слыл свирепым генералом.
Давно уж он невинных не казнил
И напрочь вкус малины позабыл.
И надо всем, томясь ненужной славой,
Висит орел, двугорлый, но безглавый.

2
Но не завидуй хлебородным нивам,
И не тоскуй по городам счастливым:
Их ястребы, единороги, львы
Быть может, пуще здешнего мертвы.
О чем жалеть, на чучела глазея
В тиши провинциального музея?
Поди спроси последних стариков,
Чья кровь в былые дни текла с клыков,
Как было весело во время оно
Им, выросшим в пещерах Кроманьона,
Вонзать в тотемы азиатских орд
Рога центурий, коготки когорт -
И напоследок уступить устало
Тупым сынам Урана и металла?

3
Но есть в веках геральдика иная.
Ее, еще доподлинно не зная,
Провидел мир в цепляющемся сне:
Кровавые красавицы в волне
И в камень заточенные титаны,
Качающие горы неустанно...
Не в том ли стихотворца ремесло,
Чтоб укротить пленительное зло
И сделать тварью, образом и знаком
Тех, что кочуют меж огнем и мраком?
Сумей назвать и приручить сумей
Стокрылых птиц и семиглавых змей
И поселить чудовищ земнородных
На гербах царств, нетленных и свободных.

1998



КАРАКОРУМ

I

Мой друг, наконец-то я в ставке Великого Хана!
Я шел по земле, что гниет, как немытая рана,
Я видел заклятую землю, пустую, как плешь.
И землю, что ест нас, и землю, которую ешь
И все не наешься, и землю прозрачней кристалла,
Где все, что настанет, и все, что уже не настало
Возможно увидеть отчетливо, вживе почти.
Я встретил там всех, кроме тех, кого встретил в пути.

II

Сим людям известны запретные миру секреты:
Возводят хоромы, без лошади водят кареты
На черной доске шесть причудливых букв начертя.
Здесь старцы бодры, здесь без боли родится дитя,
Хотят позабавиться - в плуг запрягут таракана;
И вся эта сила дана им по милости Хана.
Их бог - одноглазый зверок с изумрудом в паху,
И нету проклятья страшнее, чем: "Тот, кто вверху".

III

Я сам - ты поверишь ли? - старше не стал ни на йоту,
Хотя между нами столетия птичьего лету.
Причины не знаю: быть может, здесь воздух такой,
Что трудно увянуть и сморщиться плоти людской,
А может быть, тем, кто стопы в Каракорум направил,
Дается бессмертье одним из бесчисленных правил.
И то рассудить: кабы жизнь не была так долга,
Имперской столицы ничья б не достигла нога.

IV

Как долго по этим тебе непонятным просторам
Блуждал я - не знаю. Но вот предо мной Каракорум.
Я вижу стеклянный дворец на стеклянной скале,
Гуляю в стеклянном саду, и на каждом стволе
Стеклянные листья звенят о какой-то потере.
И так, наугад, дохожу я до крохотной двери,
Ведущей в покой,где незрячих философов сонм
Толкует по книге правителя завтрашний сон.

V

Приснится ему, как вослед за своим господином
По розовым рекам на пищу голодным ундинам
Плывут говорящие рыбы, как вещие тли
Сосут бесполезное пламя из тех, что ушли
Из этого мира и больше нигде не воскресли,
Все сны его подданных, все их секреты. А если
Приснится поветрие или приход саранчи
Три тысячи всадников разом проснутся в ночи

VI

И с вестью поскачут: одни по пустынным улусам,
Другие на север, в тайгу, к звероловам-тунгусам,
Иные - Запад, в сухие от скорби леса,
В чьем шорохе брезжат истлевших владык голоса,
Где пепельнокрылые, сереброзобые птицы
Кругами плывут над руинами древней столицы,
Четвертые - к югу, до самой Великой Стены.
Но Хану давно уж не снились подобные сны.

VII

А перед рассветом - пророчит другая страница -
Приснится властителю то, что всегда ему снится:
Бессмысленно глядя на сплющенный бронзовый свод
Он вниз головою по скользкой воронке плывет
К невидимой точке, где плоть его выварят в чане,
А душу сожгут добела ледяными лучами
И снова отправят обратно, на землю, на трон.
Проснувшись в поту, он пошлет за одною из жен.

VIII

Намного о женах: живут они в башне без окон,
На каждой по семь покрывал, словно бабочкин кокон;
Их легкая плоть, неизменная тысячи лет,
Составом несходна с людскою, а душ у них нет.
Такие они, говорят, вызывают влеченья,
Что глотку себе перережешь, ища облегченья.
Без счета несчастных могло бы погибнуть зараз,
Когда бы премудрый властитель не скрыл их от глаз.

IX

Но песни флейтистов, в которых вздыхает былое,
Когда-то опасное, грубое, душное, злое,
А ныне бессильное ни повредить, ни помочь:
Такая меж нами и ним непроглядная ночь,
И, значит, уже не подверженное искаженьям,
Доступно любому: мы все наслаждаемся пеньем,
Змеистым, как пламя и льющимся, словно вода -
Все те, кто был призван, и те, кто добрадся сюда.

X

А рядом работают в многоэтажных подвалах
Творцы, что сподобидись знанья искусств небывалых,
Умельцы Востока и западных стран мастера:
Они отливают из золота и серебра
Безмолвный зверинец, они высекают на плитах
Забытых поэтов стихи на языках забытых,
Ваяют статуи из желтых сваляашихся смол,
В которых застыли останки довременных пчел.

XI

Вчера довелось говорить мне с Великим Везиром.
Хан прежде - сказал он мне - думал о власти над миром.
Он мог овладеть им, но выбрал иное в удел;
Пустое твердят, что он к царским делам охладел:
Однако у Ханства правленье особое: в оном
Любое веленье становится вечным законом,
Любое сомненье решается взмахом руки.
Приказов не нужно: затем-то они и редки."

XII

Я здесь уже около года, и мне обещали,
Что Хан меня вскорости примет; но сам я вначале
Хотел бы увидеть другие палаты дворца.
Их тысячи тысяч: в одной повстречал я писца,
Чьи желтые ручки детей, и деревья, и злаки
И коз, и овец превращают в цифири и знаки.
В соседнем покое сидит на цепи чародей,
Создавший из глины уродливых полулюдей.

XIII

Мой друг, ты, я думаю, умер, и сам я отсюда
Уже не вернусь, и искать возвращенья не буду.
Есть бездны морские и горы, покрытые льдом:
Меж ними висит на цепях человеческий дом.
Я бросил его ради плоского Ханства, в котором
Все выси и бездны смешал и ужал Каракорум,
В котором я сам себе снюсь , и кольцом по кольцу
Качусь, подражая невидимому близнецу.

1996



АНОНИМ

Тот, кто видит меня с вертолета
В неродной тишине над мостом,
Очищая пространство от йода,
Круглый лед разбивая винтом,

Перед этим с черты пограничной
Разглядев в глубочайшей из ниш
Лес червонный и шарик черничный,
Шпиль церковный и тощую мышь -

Чем он выше, тем четче, подробней,
Откровенней - до этой черты,
Где случайно он сделался ровней
Анонимности и немоты,

За которой созданья живые
Слышат сказанное не для них -
Тьмы зияния голосовые,
Переклички пустот грозовых,

Видят свет, замороженный в тенях,
Луч, умеющий мертвых лечить...

Там, однажды привстав на коленях,
Я сумею его различить.

1994



* * *

Мы сами нездешние - беженцы из страны,
Где бьются живые и те, что не рождены.
Там тонут слепые слова в щелочной струе,
Там стонут детеныши звезд в лучевом тряпье.

Вы, вещи, огонь выпускающие из пор,
Все резче нагой раскрывающие простор,
Подайте хоть грошик - спаси вас и сохрани! -
Незваным гостям, не имеющим здесь родни.

1996



МУЗА

В своем разрушенном богами доме
Рычанью Псарского Села
Внимала ты, что та царевна, в коме.
Но я позвал - и ты пошла.

О мышь, бежавшая за Аполлоном
По острым греческим кустам,
Мы шли с тобой к облупленным колоннам,
К заросшим памятью местам,

К вершине синеватой пирамиды
За тенью смелого шмеля
И в край, где все разъято и размыто -
Сквозь дырку вещего нуля.

Я,как цыганку, взял тебя из хора,
И заставлял ночами петь.
Уже серебряную свадьбу скоро
Нам отмечать с тобой. Ответь -

В счастливый день, когда, простясь с тобою,
Я стану выстрелом глухим,
А ты опять - Бог весть какой тропою,
За голосом Бог весть каким,

Кому пойдет та мелочь, что осталась -
Помимо вспыльчивого сна:
Мой скарб словесный, и твоя усталость.
И наш ребенок - тишина?

1996