Валерий Шубинский
ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ
1
Снега точки, снега палочки
Топчут сгорбленные парочки,
И восходят в никуда
Хлопья пара ледовитого,
Сосланного без суда
Пара - пасынка Давидова.
Неба крестики и нолики
Греют желтые фонарики.
Им бы ветер разогреть -
В полутьме вертеться лень ему.
Подобреть ли, раздобреть
Ветру – выдоху оленьему?
2
Снега точки, снега палочки
Топчут сгорбленные парочки,
И восходят в никуда
Хлопья пара ледовитого,
Сосланного без суда
Пара - пасынка Давидова.
Неба крестики и нолики
Дразнят желтые фонарики.
Кто-то шмыгнул – кто? куда?
Вон, лови того, дави того!
Никого - журчит вода
Там, у стока ядовитого.
3
Снега точки, снега палочки
Топчут сгорбленные парочки,
И восходят в никуда
Хлопья пара ледовитого,
Сосланного без суда
Пара - пасынка Давидова.
(К звездам? – Где его звезда?)
ТРОЕ
Над слоями снега и песка –
Полуромб дворового леска.
Три снеговика стоят у края,
Натрое ночами умирая.
Воздух сед, и ледовит закат,
И мотора ядовит раскат:
Так буксуют длинные машины
Над слоями сна и красной глины.
Тихогром полночи, птичий бром.
Мы идем по ромбу вчетвером –
Спального двора сторожевые,
Все шарами, все как бы живые.
Твари из воздушного стекла,
Мы трещим, промерзнув догола,
Утром дети месят снег, как тесто,
Ставят голым головы на место.
Будет кому впитывать весной
Воздуха надмение и гной.
И, уже невидимые летом
Никому… (молчок, молчок об этом).
ЛЕТНЯЯ ДОРОГА
И граница, далее которой
не ступить, приблизится, и вот
вспыхнет звук за черно-серой шорой,
воздух за натянутою шторой
по листве бесчувственной пройдет.
В.Ш., 1984
Птица света дутыми крылами
ухает над взлетами шоссе,
и глотают стянутое пламя
птицы тьмы над гнутыми колами
дальше-ближе к лесополосе.
И, взвивая воздух полотняный,
на столах у гномов в тихий час
булькают незримые кальяны
и летят короткие туманы
прямо в нас – в меня – и мимо нас.
Нас качает по большому кругу
(может быть, по малому) – куда?
К западу, потом к востоко-югу.
Нет скончанья рейду или руху
через голоса и города.
К тонким соснам и пескам белесым,
к топким ельникам и комарам.
(Слышишь? - море дышит по колесам).
К толстым елям, к дождику над плесом.
К тонким соснам, к пряничным дворам.
Это – вечер (утром на гудроне
черные озерца-миражи,
утром - лес в надорванной короне),
это в острый дом идут на склоне
строем меченосцы- мураши.
Это – ночь над садом-и-болотом,
ночь над лугом в городской тени,
это – там в окне за поворотом
фонари со светом безбородым:
сплющенные быстрые огни.
Мы и ночь. Мы спим в палатке синей
y моря, у города, у рва.
Хрючат мюмзики, скрипят по глине
червяки. Мы спим в палатке синей.
Соль во рту, но сладко возле рта.
И, подхвачен долгою волною,
по короткой брошен я волне,
и себе передан, и со мною
прорванное зеркало ночное
говорит и снится не во сне.
Ночь стоит, как чертова невеста.
Здешним птичкам пышного пшена
носит ветер из другого места:
зюйдозапада, северовеста.
Ночь лежит, как черная жена.
ВОРКУТА-ЛЕНИНГРАД
Где кривые березы, как битые трефы,
Лежат по границам собачьей страны,
Где лысые елки, как лысые грифы,
Кричат на луну и боятся луны,
У чернолюдков их черное злато
Нам колами-кайлами западло отбивать.
Мы убежали, и теперь мы на воле,
И мы будем на воле вдвоем воровать.
Но косматые елки, как косматые графы,
Все тискают рoман про мор и вину,
И весною под снегом просыпаются трупы,
Чтоб услышать известья про мир и войну.
И ползет этот поезд, и черное злато
Для войны и для мира везет в пустоту.
А где этот поезд? – ты спросишь когда-то.
Ах, где он, тот поезд. Давно уже тю-тю.
Ничего не осталось, остался лишь запах
Провезенного кем-то когда-то угля.
Он везде, он у гулек в натруженных зобах,
И однажды им станет родная земля.
***
Синий по центру, по краю сиреневый
Воздух без бесов и лес, где ни пса:
Все бы путем, кабы шкуркой шагреневой
Не убывали к ночи небеса.
Что небеса – и земля истончается:
Полые корни в снегу и в пыли…
Воздух отцвел, и другой источается
Свет и не свет от небес и земли.
Желтое в центре, а с краю лиловое,
Всунувшееся из тьмы и нетьмы,
Идолище трехчетвертьеголовое
Будет начальством у тихой зимы.
***
Вот, остались считанные годы,
а потом - а что потом?
Там, на дальнем рубеже природы,
в свете потно-золотом
рыбья кожа и листва речная
будет, как и здесь, пышна,
маленькая музыка ночная
будет, как теперь, слышна.
Там у птиц невидимые уши
и звенящие хребты.
Только лес чуть реже и чуть суше,
сверху - больше пустоты.
У ДЫМОВ И ДОМОВ
У дымов и домов ничего своего,
но отчетливей их вещества вещество
в вешнем воздухе слабо кусающемся.
И дымы по линейке обходят дома
к придорожным деревьям, сошедшим с ума
и под пыльные Лады бросающимся.
Желтым, синим и выбеленным черепкам
к обходящих дымов волооким рукам,
убегая от воздуха лающего
приставать – а уж им-то они не нужны,
но нежны эти руки, и очи влажны,
как расслабленный лоб умирающего.
Освещенного воздуха вешние псы
по линейке бегут круг древесной оси,
и отчетливей в дыме негреющемся
на стекле и на вывеске пляшущий блик,
и цирюльница ласковый кажет язык
деревам и собакам небреющимся.
Ничего своего – только вещи внутри,
только ветер снаружи и вещи зари -
метит вещи заря выгорающая,
только темного снега сгребает комки,
чтобы спрятать от ветра тугие виски
и расслабленный лоб умирающая.
***
Так говорила ты, и ты читала вслух,
и в полость воздуха, который весь не вышел,
выталкивала ты несчетных круглых слуг
простого голоса, и я сейчас услышал
про луч, что вдет в ушко, и этому лучу
как раз пришла пора завиться и развиться,
так говорила ты, и я сейчас хочу
сказать, что все сбылось, что захотело сбыться,
что память есть еще, и будто ветерок
пройдет по комнате и скрипнет створка двери
в дому, куда и мне войти настанет срок,
где живы все и всё, и ты по меньшей мере.
|