Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Валерий Шубинский

Стихи

Новые стихи (17.10.2015)

Новые стихи (20.09.2014)

Новые стихи (30.11.2013)

Новые стихи (29.04.2013)

С луной и без луны

19.03.2012

Одно летнее и три зимних стихотворения

CIRCUS

Стихи 2009-2010 гг.

18.07.2009

20.07.2008

25.04.2007

25.05.2006

09.04.2005

4.04.2004

14.07.2003

16.09.2002

Стихи 1998-2000 гг.

Стихи 1984-1993 гг.

Имена немых

О стихах

Не о дереве, а о лесе

ПИСЬМО К КРИТИКУ В. Г. Бондаренко по поводу его биографии И. А. Бродского

Имярек, или Человек (с) изнанки (О Сергее Чудакове)

Слух и речь (обзор журнальных стихотворных подборок 2013 г.)

Открытый голос (об Алле Горбуновой)

Неприятные стихи, или О докторе Хайде профессора Максимова

СЛОВА И НЕ-СЛОВА (о двух новых книгах Игоря Булатовского)

ЖИЗНЬ ДРУГИХ ОБЭРИУТОВ (О Климентии Минце и Александре Разумовском)

ДИКАЯ МУЗЫКА

ПЕТРОВ: ВОКРУГ ГЛАВНОГО

ФИЗИКА ТОНКИХ ПРОСТРАНСТВ (о новой книге Алексея Порвина)

ЗАСЛОВЬЕ (о новой книге Александра Белякова)

РОЗУМЬ (о стихах Натальи Горбаневской)

О ТОМ, ЧТО СДЕЛАЛ ВОЗДУХ

МОЙ ДРУГ - ДУРАК (о стихах Павла Зальцмана)

Две вечности Сергея Стратановского

В лучащихся адах

Стиляга и леди

Дурацкая машкера

Сад невозможной встречи

Век неизвестного металла?

об Алексее Порвине

об Илье Кучерове

об Александре Миронове

Во мне конец/во мне начало

Дорогая простота

Изобилие и точность

ОБЪЕКТИВНОСТЬ И ОБЪЕКТ

ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ

ВЕЩИ И ОСКОЛКИ

ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Привет из Ленинграда (в связи со смертью Михаила Генделева)

Вновь я посетил

Два голоса

Рецензия на книгу Игоря Булатовского «Карантин»

Игроки и игралища

АРОНЗОН: РОЖДЕНИЕ КАНОНА (о двухтомнике Леонида Аронзона)

ПРОШЛОЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ? (о книге В. Кулакова "Постфактум. Книга о стихах")

"Абсолютный дворник"

Неуязвимый (Обзор новых книг об О. Мандельштаме)

Рецензия на книгу Ивана Жданова «Воздух и ветер»

От Обводного до Грибоедовского
(о ленинградских ЛИТО 1980-х)


Плавание к началу времен
Алексей Цветков. "Шекспир отдыхает".

Два голоса
(рецензия на книги стихов П.Барсковой и М.Гейде)


Внутри мелодии.
Игорь Булатовский
"Полуостров"


Наше необщее
вчера


Утопия свободы
и утопия культуры


Олег Чухонцев.
Фифи-а"


Андрей Поляков
«Для тех, кто спит».


Дмитрий Бобышев
«Знакомства слов»


В движении.
О стихах О. Юрьева


Александр Миронов,
Избранное.


Вертикаль и
горизонталь


Сергей Вольф,
"Розовощекий павлин"


Алексей Цветков
"Дивно молвить"


Садовник и сад
(О поэзии Е. Шварц)


В эпоху поздней бронзы

Сергей Стратановский
"Тьма дневная"



      Андрей Поляков. «Для тех, кто спит».
      Новое Литературное Обозрение. 2003


      (опубл. в ж. "Критическая масса", № 2, 2004)

     
      Книга крымчанина Полякова вышла в серии «Библиотека русской диаспоры». Но что такое русская диаспора в наши дни, когда средства коммуникации делают расстояния условными, а государственные границы – наполовину фиктивными? И что общего между жизнью и статусом русскоговорящего и русскомыслящего человека в Симферополе и Нью-Йорке? Литературные группы в наше время экстерриториальны и межтерриториальны. Вот и «крымская школа», к которой Полякова относят, включает и нескольких москвичей.
      Перед современной литературой стоит проблема провинциальности отнюдь не географической. Сейчас везде провинция и везде столица, и каждый выбирает сам, где ему быть. Велик соблазн создать себе уютные Васюки и объявить их «Нью-Москвой» или «Нью-Петербургом» - причем даже не выезжая из Москвы и Петербурга старых. В этом смысле очень характерно давно забавляющая меня претензия едва ли не всей молодой поэзии конца XX-начала XXI века на инновационность – при очевидной глубочайшей зависимости от ближайших предшественников. (Никогда не забуду фразы одной двадцатилетней петербургской поэтессы: «Сдвинутое ударение – прием, изобретенный Ирой Н.». Изобретательная Ира – московская поэтесса, подруга и сверстница петербурженки).
      Не менее характерно другое: вынос стиля, уместного внутри дружеского кружка, на более широкую аудиторию. Лучший образец – предисловие Игоря Сида к рецензируемой книге: «Ленка... Несомненно собирательный мусический образ в текстах разных лет, за которым стоит как минимум несколько разных персон. Возникает, конечно, и множество других реальных имён – Анна К., Марина-или-Света, Наташа хлеба и т.д., в посвящениях – Евгения (этому образу я вообще готов поклониться, по ряду причин)… Заключительная на сегодня и самая прекрасная Елена, согласно текстам А.П., хрестоматийно рыжеволоса, но именно её я, сдаётся мне, ни разу не видел». Что ж, оставим поэта и критика за бутылкой хорошего крымского вина продолжать разговор «про милых дам». Посторонним все это так же малоинтересно, как прочие мелкие эпизоды их литературного и житейского общения, прямо-таки золотым дождем изливающиеся на нас. Лучше послушаем, в чем, по мнению Сида, заключается идея-fix поэзии Полякова: «Это идея Cunnilingus'а, он же, для специалистов, ламбитус или кумбитмака… В каком-то плане совокупность новых стихов и эссе Полякова можно рассматривать как постепенное приоткрытие мистического смысла, учёно выражаясь, орогенитального гетеросексуального контакта…»
      Эта навязчивая и развязная болтовня – способ уйти от всякого серьезного и ответственного разговора, от серьезного счета к стихам и к реальности, от профессиональных оценок, в конечном итоге. Что ж, возможно, подобное позиционирование – единственный способ выживания для поэзии в современной салонной среде. Но в поэзии Полякова как раз постоянно бросается в глаза стремление к ощущению и обретению подлинного пространства и времени, в котором голос приобретет свой тембр и масштаб, память – отчетливость, слово – объем и тяжесть. Я не вижу в его лучших стихах юродства: ни высокого, которое не чуждо было ленинградским семидесятникам (Шварц, Стратановскому, Миронову), ни вульгарного, расцветшего в нынешней Москве. (Если юродство у Полякова где и появляется, то именно как отголосок общих влияний). Я не знаю, как можно называть «трикстером» автора таких, к примеру, стихов:
      Повтори, если хочешь: как сумерки женской руки
      как ходьба в подъязычном раю, нас болеют и мучат
      преантичные овцы, предлинные виды реки
      пребагровый склон, пресизая туча
      Что река говорит, повторяя себя, как река –
      то идёт под рекой человек, повторяющий реку
      и ему лучше книги темнит небольшая рука
      и словесные овцы живут по нему (человеку)
      И уж тем более странно похваливать автора таких стихов за « адресность высказывания и зависимость от контекста». Очевидно, что его путь лежит в совершенно противоположную сторону. Другое дело, насколько этот путь прям. Новая его книга во многом повторяет предыдущую – «Орфографически минимум», хотя и уступает ей в стройности. Мне хочется считать, что вторая и третья части новой книги написаны раньше первой. Но, с другой стороны, многие стихотворения из первой части (в том числе только что процитированное), явно не в последние годы созданы: они были включены в «Орфографический минимум». Поэтому, когда я сейчас начну описывать путь поэта, как я его понимаю - возможно, это будет описание не раз навсегда пройденного, а повторяющегося пути. Или одного из его этапов.
      Поляков изначально - филологический поэт. Его стихи выросли из того особого рода упражнений, которыми лет пятнадцать назад разнообразили свои ученые труды хорошие аспиранты-русисты по всей стране. Даже набор влияний характерен: Бродский (ну, куда же без Бродского) плюс Мандельштам (не весь, а только «Tristia»), плюс прочтенные через Бродского Баратынский и через Мандельштама Батюшков, плюс факультетский капустник.
      Подлеченная речь, опричь прокат цитат –
      у Нарбута всегда Зенкевич виноват,
      у Бриков биллиард, и Шкловский, и чекисты,
      у Мнемозины креп и холодок пушистый.
      Сочетание ловкости и необязательности здесь напоминает…да хотя бы Максима Амелина: вот лучший образец «филфаковского стихотворца», прославившегося вне родного факультета. Самая примечательная особенность такого рода стихописательства в том, что речь вроде бы ведет автора за собой, растворяя его высказывание в перекличке своих смыслов, как это бывает при настоящем творчестве; однако через некоторое время обнаруживается, что ведет она – по кругу.
      Но Поляков тем-то и интересен, что пытается из этого круга уйти. Простейший (и безнадежнейший!) способ – «закавычиванье» чужого языка. Но что изменяется от того, что заемный и неработающий, извините за выражение, дискурс обозначается как таковой? Он просто становится частью другой идущей на холостом ходу речевой машинки. Игра с масками, «чужой речью» (однозначно чужой, без эпизодического слияния, самоотождествления с ней) – ныне банальность из банальностей, удел эпигонов концептуализма.
      К счастью, Полякову доступен и другой путь из плена ученых упражений. В своих лучших стихотворениях он соединяет мандельштамовскую строку с синтаксическими и лексическими ходами, восходящими к антиподам Мандельштама – обэриутам (прежде всего Введенскому). Причем делает это Поляков последовательнее и в то же время тоньше, чем в свое время пытался делать Дмитрий Волчек. В это смысле характерно процитированное выше стихотворение. «Нас болеют овцы…»… «Что река говорит, то идет человек…» - типично «введенские» алогические конструкты. Путь зрелого Мандельштама – исходно синтетический: логическая конструкция до неузнаваемости обрастает ассоциациями. Путь Введенского – исходно аналитический: случайное сочетание частей речи грамматически прочитывается и рождает постепенно проясняющийся сюжет.
      Я говорю только о поэтике, потому что об «идее» все уже сказал Сид…Шутка. Честно говоря, я не просто не вижу в стихах Полякова никакой «идеи», никакого внешнего по отношению к поэтике «содержания». Темой этих стихов является язык, которым они написаны – язык в широком смысле слова: его значения, его внутренний порядок, его память. Он же является героем и переживанием; если в этих стихах в самом деле есть эротизм, то его объект - только слова и словестность, как в элиотовских «Шепотках бессмертия». Поэт живет в Крыму, но пейзажи Крым для него существуют лишь постольку, поскольку они существуют в стихах Мандельштама.
      При этом лучшие стихи Полякова (пять-шесть в первой части, еще два-три во второй и третьей, заключительное стихотворение в четвертой, и еще несколько стихотворений из первой книги, не вошедших во вторую) выдерживают оценку по достаточно высокой шкале, безотносительной ко вкусам кружка и моде десятилетия. И в этих лучших стихах отношения поэта и его орудия достигают такого напряжения, что волнуют и немного смешат, как всякая настоящая любовь. И как всякая настоящая религия. Не случайны библейские коннотации – александрийский элегик становится псалмопевцем:
      Вот зиму прожили
            и скоро будет лето
      и что-то страшное
            как борщ или котлета
      как полубабочка
            над свечкою шипящей
      как посох пастыря –
            тяжёлый, настоящий
      Ходите Господу
            нестройными рядами
      Хватайте девочек
            и мальчиков руками
      Не пейте вечности
            из козьего копытца
      Не спите с бронзою
            которая вам снится
      Мне кажется, это перспективный путь, позволяющий избежать некоторого одноообразия, которое при такой поэтике иначе практически неизбежно: расширение изначальной «подкладки», причем не только лексической и интонационной, как в данном случае, но и ритмической. Для этого необязательно отказываться от силлаботоники, коль скоро в крови поэта поют именно «традиционные ритмы» - а в данном случае это очевидно так; достаточно на время уйти от так облюбованного Поляковым ложноклассического цезурованного шестистопника. К примеру, в стихотворении «Сумароком», одном из самых интересных, Поляков обходится без александрин, хотя тематическая и сюжетная отсылка, казалось бы, именно здесь их и требует. И сразу же по-другому начинает звучать язык: видна широта доступного автору стилистического диапазона. Менее удачны длинные вещи (например, составляющая почи всю четвертую часть книги «Новая Эллада»). В них поэт чаще идет по пути наименьшего сопротивления, эксплуатируя уже наработанные приемы - хотя само по себе стремление к крупной форме, в нынешнем культурном контексте, можно только приветствовать.
      Валерий Шубинский