Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Валерий Шубинский

Стихи

Новые стихи (17.10.2015)

Новые стихи (20.09.2014)

Новые стихи (30.11.2013)

Новые стихи (29.04.2013)

С луной и без луны

19.03.2012

Одно летнее и три зимних стихотворения

CIRCUS

Стихи 2009-2010 гг.

18.07.2009

20.07.2008

25.04.2007

25.05.2006

09.04.2005

4.04.2004

14.07.2003

16.09.2002

Стихи 1998-2000 гг.

Стихи 1984-1993 гг.

Имена немых

О стихах

Не о дереве, а о лесе

ПИСЬМО К КРИТИКУ В. Г. Бондаренко по поводу его биографии И. А. Бродского

Имярек, или Человек (с) изнанки (О Сергее Чудакове)

Слух и речь (обзор журнальных стихотворных подборок 2013 г.)

Открытый голос (об Алле Горбуновой)

Неприятные стихи, или О докторе Хайде профессора Максимова

СЛОВА И НЕ-СЛОВА (о двух новых книгах Игоря Булатовского)

ЖИЗНЬ ДРУГИХ ОБЭРИУТОВ (О Климентии Минце и Александре Разумовском)

ДИКАЯ МУЗЫКА

ПЕТРОВ: ВОКРУГ ГЛАВНОГО

ФИЗИКА ТОНКИХ ПРОСТРАНСТВ (о новой книге Алексея Порвина)

ЗАСЛОВЬЕ (о новой книге Александра Белякова)

РОЗУМЬ (о стихах Натальи Горбаневской)

О ТОМ, ЧТО СДЕЛАЛ ВОЗДУХ

МОЙ ДРУГ - ДУРАК (о стихах Павла Зальцмана)

Две вечности Сергея Стратановского

В лучащихся адах

Стиляга и леди

Дурацкая машкера

Сад невозможной встречи

Век неизвестного металла?

об Алексее Порвине

об Илье Кучерове

об Александре Миронове

Во мне конец/во мне начало

Дорогая простота

Изобилие и точность

ОБЪЕКТИВНОСТЬ И ОБЪЕКТ

ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ

ВЕЩИ И ОСКОЛКИ

ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Привет из Ленинграда (в связи со смертью Михаила Генделева)

Вновь я посетил

Два голоса

Рецензия на книгу Игоря Булатовского «Карантин»

Игроки и игралища

АРОНЗОН: РОЖДЕНИЕ КАНОНА (о двухтомнике Леонида Аронзона)

ПРОШЛОЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ? (о книге В. Кулакова "Постфактум. Книга о стихах")

"Абсолютный дворник"

Неуязвимый (Обзор новых книг об О. Мандельштаме)

Рецензия на книгу Ивана Жданова «Воздух и ветер»

От Обводного до Грибоедовского
(о ленинградских ЛИТО 1980-х)


Плавание к началу времен
Алексей Цветков. "Шекспир отдыхает".

Два голоса
(рецензия на книги стихов П.Барсковой и М.Гейде)


Внутри мелодии.
Игорь Булатовский
"Полуостров"


Наше необщее
вчера


Утопия свободы
и утопия культуры


Олег Чухонцев.
Фифи-а"


Андрей Поляков
«Для тех, кто спит».


Дмитрий Бобышев
«Знакомства слов»


В движении.
О стихах О. Юрьева


Александр Миронов,
Избранное.


Вертикаль и
горизонталь


Сергей Вольф,
"Розовощекий павлин"


Алексей Цветков
"Дивно молвить"


Садовник и сад
(О поэзии Е. Шварц)


В эпоху поздней бронзы

Сергей Стратановский
"Тьма дневная"


Валерий Шубинский

ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ

Я не был здесь почти полжизни. Я не появился бы в этом месте еще долго, если бы случайно не оказался поодаль.
Девятнадцать лет назад мы (мама, отец, я, брат) в последний раз окинули взглядом  Красносельское шоссе,  тянущееся от Орловских ворот царскосельского Екатерининского парка в шум лесов и тишину  полей  - и  грузовик повез наши пожитки к метро «Электросила». Накануне я зашел в микрорайонную библиотеку и, честно глядя в глаза все понимающей библиотекарше,  заявил, что две книжки, взятые мной лет семь назад (Анненский и Платонов) утеряны. С меня взяли крошечный штраф и заставили расписаться в протоколе. Книги, кстати, до сих пор стоят на моей полке.
Больше мне решительно не с чем было здесь прощаться. Вот уже девять лет, с двенадцатилетнего возраста, я старался проводить как можно больше времени в городе. Школа, где я учился в старших классах, институт, в который я поступил, работы, на которых иногда подрабатывал, друзья, девушки, литературные знакомства – все было в Ленинграде. Собственно, я и был главной причиной переезда. Родителям надоели мои возвращения в третьем часу ночи, с последней электричкой. Не раз и не два мне было сказано, что уж лучше бы я остался ночевать у кого-нибудь в городе. Но - независимо от того, была ли у меня такая возможность - как бы я сообщил об этом родителям? У нас не было телефона.
Я больше всех в семье мечтал о переезде в город, но мне было жаль нашей квартиры на верхнем этаже девятиэтажного дома, крошечного балкона, на котором однажды свила гнездо и вывела птенцов супружеская пара каких-то неведомых птичек, полудикого Баболовского парка, начинавшегося прямо за окном, а особенно плоской крыши нашего дома, где я любил гулять с приехавшими из Ленинграда друзьями. До перехода в ленинградскую школу у меня не было друзей, не считая двух-трех девочек. Нервный и эксцентричный еврей-ботаник, я был, мягко говоря, непопулярен среди одноклассников, или популярен лишь как предмет побоев и издевательств. Учителя терпели меня, поскольку я, твердый хорошист, повышал средний уровень отметок в школе – самой заштатной и убогой восьмилетке в Пушкине и Павловске. Впрочем, и с некоторыми учителями у меня были конфликты. Например, с «историчкой», которую я обожал поправлять на уроках. Эта несчастная, вечно уязвленная женщина, как будто состоящая из нескольких поставленных друг на друга шаров, по поводу и без повода вспоминавшая про «детей Молотова и Жданова», которых она якобы когда-то учила, про аспирантуру, из которой она «ушла по состоянию здоровья» — что с ней произошло на самом деле, как попала она на эти задворки?…
Школа стояла на прежнем месте, и даже рощица перед ней никуда не делась. Я-то думал, что ее давно срубили, что все многочисленные пустыри, окруженные каре девяти- и пятиэтажек, давным-давно застроены новыми домами, что вместо жалкого продмага, хозмага,  «Военторга», «Кулинарии» здесь сверкают корпуса новеньких супермаркетов и радушно блестят окна кафушек - как в Веселом Поселке, которым еще недавно пугали детей. На самом деле пустыри стали еще пуще, магазины – даже те, что работали в дни моего детства – стояли заколоченными, и только полустершиеся буквы напоминали о том, что здесь были «Военторг» и «Бакалея», девяти- и пятиэтажки разрушались на глазах, между домом 1 и домом 63 глаз не встречал ни одной вывески или рекламы. Лишь стайка скучающих подростков на завалинке и две-три «копейки» перед домом свидетельствовали, что здесь идет еще какая-то жизнь. В мой бывший подъезд зашел сутулый старик. Я узнал его. Он жил на первом этаже и был, как все наши соседи, военным; утверждали, что он подпольный (в прямом смысле слова) богач: весь подвал заставлен принадлежащей ему видеоаппаратурой. Я бы не удивился, если бы эти когда-то дорогие, а ныне превратившиеся в ржавый хлам магнитофоны по-прежнему там стояли.
Школа была закрыта, но охранник по-свойски впустил меня:  он оказался мужем сестры моей одноклассницы, про которую я, правда, не помнил ничего, кроме имени (ее звали Элла, и я дразнил ее людоедкой). Мы шли по пустым школьным коридорам, и мой Вергилий, бывший капитан, уволившийся в запас без пенсии,  сбивчиво рассказывал про какого-то своего родственника, которого кто-то зарезал. Я подумал, что судьбы большинства моих здешних одноклассников наверняка сложились примерно так же, как у этого капитана-охранника, если их, конечно, тоже не зарезали. И что я, в любом случае, восторжествовал над всеми своими тогдашними обидчиками. Почему-то меня это не радовало.
Я спросил, есть ли еще в школе музей женского полка дневных бомбардировщиков. Он ответил, что есть, но что теперь это «музей вообще» и попасть туда сегодня никак нельзя. Этот полк был одним из трех, основанных в начале войны Мариной Расковой, летчицей и сотрудником НКВД.  Видимо, из этих храбрых девочек до победы дожили немногие; ставшие грузными крашенными старухами,  они съехались весной 1977 года на открытие нашего музея. Стоя на школьной эстраде, я читал стихи:

В широкой межгорной долине,
Упав, догорал самолет.
Летающие героини
Летели на запад, вперед.

Эти стихи потом, переписанные золотыми буквами, украшали стену музея, когда сам я давно уже перевелся в другую школу. (Выражение «широкая межгорная долина» было почерпнуто из школьного учебника географии; почему-то оно поразило мое воображение).
Мне было двенадцать лет, и я твердо собирался стать писателем. Годом раньше я увидел вживе первого писателя: это был автор детских книжек, выступавший по путевке какого-то культпросвета в нашей школе. Ждать его пришлось очень долго. Наконец, он появился – высокий мужчина лет сорока, с бородкой, в джинсах, немного седеющий, и стал пересказывать  свою новую книжку про мальчика, который поменял самокат на велосипед, а велосипед на мопед, а мопед на мотоцикл, который у него угнали. Рядом со мной сидела школьная библиотекарша. Я проводил в ее библиотеке  часы, роясь в книгах, которые она мне по малолетству отказывалась выдавать на дом (до микрорайонной библиотеки, где был даже наш земляк Анненский, я добрался чуть позже). Сейчас она шипела мне на ухо: «Спроси его за его планы! Спроси его за его планы!» Я спросил, разумеется, совершенно другое: «Как вы пишете?». Он ответил, что пишет не каждый день, а по вдохновению.
Лет десять спустя, разговаривая с ним, я напомнил о нашей первой встрече. Разумеется, он с трудом вспомнил свое выступление на Красносельском шоссе: это был обычный и частый приработок. А я подумал, что все же в жизни есть удивительные совпадения, и что даже в забытый богом и обреченный на медленную смерть квартал иногда залетает мимолетная весть из будущего. Потому что первый писатель, увиденный мной в жизни, был писателем воистину замечательным. Детские книги были его хлебом, но для себя он писал сперва  «взрослую» прозу, потом – стихи. Стихи ни на что не похожие, простодушные и утонченные, полные жизни, бесстрашия, музыки. Друг Бродского, Довлатова, Битова, Олега Григорьева, он был одной из ярчайших звезд яркой плеяды. Но в самом важном он был одиночкой, как почти всякий по-настоящему большой поэт.
Его звали Сергей Вольф. На днях его не стало.

                     Сентябрь 2005