Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Валерий Шубинский

Стихи

Новые стихи (17.10.2015)

Новые стихи (20.09.2014)

Новые стихи (30.11.2013)

Новые стихи (29.04.2013)

С луной и без луны

19.03.2012

Одно летнее и три зимних стихотворения

CIRCUS

Стихи 2009-2010 гг.

18.07.2009

20.07.2008

25.04.2007

25.05.2006

09.04.2005

4.04.2004

14.07.2003

16.09.2002

Стихи 1998-2000 гг.

Стихи 1984-1993 гг.

Имена немых

О стихах

Не о дереве, а о лесе

ПИСЬМО К КРИТИКУ В. Г. Бондаренко по поводу его биографии И. А. Бродского

Имярек, или Человек (с) изнанки (О Сергее Чудакове)

Слух и речь (обзор журнальных стихотворных подборок 2013 г.)

Открытый голос (об Алле Горбуновой)

Неприятные стихи, или О докторе Хайде профессора Максимова

СЛОВА И НЕ-СЛОВА (о двух новых книгах Игоря Булатовского)

ЖИЗНЬ ДРУГИХ ОБЭРИУТОВ (О Климентии Минце и Александре Разумовском)

ДИКАЯ МУЗЫКА

ПЕТРОВ: ВОКРУГ ГЛАВНОГО

ФИЗИКА ТОНКИХ ПРОСТРАНСТВ (о новой книге Алексея Порвина)

ЗАСЛОВЬЕ (о новой книге Александра Белякова)

РОЗУМЬ (о стихах Натальи Горбаневской)

О ТОМ, ЧТО СДЕЛАЛ ВОЗДУХ

МОЙ ДРУГ - ДУРАК (о стихах Павла Зальцмана)

Две вечности Сергея Стратановского

В лучащихся адах

Стиляга и леди

Дурацкая машкера

Сад невозможной встречи

Век неизвестного металла?

об Алексее Порвине

об Илье Кучерове

об Александре Миронове

Во мне конец/во мне начало

Дорогая простота

Изобилие и точность

ОБЪЕКТИВНОСТЬ И ОБЪЕКТ

ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ

ВЕЩИ И ОСКОЛКИ

ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Привет из Ленинграда (в связи со смертью Михаила Генделева)

Вновь я посетил

Два голоса

Рецензия на книгу Игоря Булатовского «Карантин»

Игроки и игралища

АРОНЗОН: РОЖДЕНИЕ КАНОНА (о двухтомнике Леонида Аронзона)

ПРОШЛОЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ? (о книге В. Кулакова "Постфактум. Книга о стихах")

"Абсолютный дворник"

Неуязвимый (Обзор новых книг об О. Мандельштаме)

Рецензия на книгу Ивана Жданова «Воздух и ветер»

От Обводного до Грибоедовского
(о ленинградских ЛИТО 1980-х)


Плавание к началу времен
Алексей Цветков. "Шекспир отдыхает".

Два голоса
(рецензия на книги стихов П.Барсковой и М.Гейде)


Внутри мелодии.
Игорь Булатовский
"Полуостров"


Наше необщее
вчера


Утопия свободы
и утопия культуры


Олег Чухонцев.
Фифи-а"


Андрей Поляков
«Для тех, кто спит».


Дмитрий Бобышев
«Знакомства слов»


В движении.
О стихах О. Юрьева


Александр Миронов,
Избранное.


Вертикаль и
горизонталь


Сергей Вольф,
"Розовощекий павлин"


Алексей Цветков
"Дивно молвить"


Садовник и сад
(О поэзии Е. Шварц)


В эпоху поздней бронзы

Сергей Стратановский
"Тьма дневная"


Валерий Шубинский

Две вечности Сергея Стратановского

Сергей Стратановский. Смоковница. СПб.: Пушкинский Фонд, 2010; Оживление бубна. М.: Новое издательство, 2009

Отсутствие большого ретроспективного собрания стихотворений Сергея Стратановского огорчительно по многим причинам. Открывая его новые книги, читатель лишен возможности соотнести их со стихами тридцати-, сорокалетней давности – теми, которыми поэт по-настоящему и славен. Молодой читатель эти стихи не всегда и знает: книга, в которую они вошли, была издана в 1993 году.

Тем ценнее «Смоковница» – небольшое «тематическое» избранное, включающее стихи разных лет, прямо или косвенно вдохновленные Библией. О составе сборника можно и поспорить: некоторых вещей не хватает (особенно «Разговора старчика Григория Сковороды с обезьяной Пишек» – одного из вершинных, на наш взгляд, шедевров поэта), кое-какие, напротив, кажутся лишними. И все-таки мы можем говорить о книге и как о цельном произведении, и как о сколке поэтического мира Стратановского, дающем представление о его материи и структуре.

Итак, все начинается с «Библейских заметок» (1978–1990). Взор художника обращен к «изнанке» библейского мифа – к тому, о чем в Книге не говорится и говориться не может. О страданиях строителя Храма, искалеченного свалившейся балкой. О недержании мочи, которым в детстве страдал пророк (и едва ли не сам царь Давид). О чувствах – не приносящего жертву Авраама, но становящегося жертвой Исаака. Мы слышим голоса обиженных, испуганных, уязвленных, вот такой, например, голос:

Я – часовой на стене
                   крепости иерихонской
У горизонта, вдали,
              вижу я вражеский стан
Вижу несметное войско
              беспощадного Бога номадов
Знаю, что в городе были
              соглядатаи нашей земли
Знаю, что с ними якшалась
              грязная шлюха Раав
Знаю: падут эти стены
              перед воинством ихнего Бога
Знаю, что буду заколот
              в полдень священной резни

Здесь вопрос в чем: откуда он знает? Ответ один: прочитал в Библии.

 
Стратановский, когда писал эти стихи, конечно же, не слышал о книге еврейского поэта Ицика Мангера «Мидраш Ицика», в которой библейские события происходят в восточноевропейском местечке и персонажи которых, с Адама и Евы начиная, справляются по Библии о том, что их ожидает (сейчас эта книга переведена на русский язык Игорем Булатовским, которому довелось в этом году быть соперником Стратановского в финале Премии Андрея Белого). Но логика двух поэтов едина: все описанное в Книге никогда не проходит, продолжается вечно и ежедневно. Важно лишь найти в ней себя, и вопрос лишь в том, кто именно может увидеть себя в воине обреченного языческого племени, чья цивилизация обречена на гибель от рук богоизбранного и еще дикого народа.

Иногда соответствия яснее: в несчастном искалеченном строителе Храма мы, конечно, видим участника «строек коммунизма», и поэт как будто специально сигналит нам об этом, модернизируя лексику именно в этом направлении (соединения разнородных и разновременных лексических пластов в рамках одной фразы или строки, создающие эффект полифонии – любимый прием Стратановского).

Помню, из первых и я
              записался тогда добровольцем
Вкалывал год словно раб
              а потом за усердье в прорабы
Произведен был пророком,
              программистом народного счастья.

Отношение позднесоветского интеллигента к этим свершениям понятно и однозначно: смесь исторического скепсиса и морального осуждения. Но если бы в случае Стратановского все к этому сводилось, не было бы нужды в библейской параллели (да мы и знаем из других стихов поэта, что ему было чуждо свойственное «поколению дворников и сторожей» презрение к «совку», что для него оставался трагически актуальным опыт красных «федоровцев», что он видел в нем связь с гностическим сектантством).

В том и парадокс: с одной стороны, внимание поэта сосредоточено на «изнаночном» опыте, на издержках, страдании. И это не только в «Библейских заметках»: герои стихотворений, включенных в «Смоковницу», – сомневающийся волхв, колеблющийся Симеон, недоумевающий апостол, а из ветхозаветных персонажей внимание поэта закономерно привлекают Иов и Иона. С другой стороны, включение опыта новейшего времени, и исторического опыта, и опыта частного человека (в последнем разделе книги) в библейский сверхтекст придает им высшую значительность и смысл. Смысл в самой бессмыслице. Значительность в самой малости. До такой степени, что и «параноик заносчивый, возомнивший себя Иисусом», в самом деле отчасти Иисус. Или становится им, претерпев насилие на тюремных нарах.

Так обстоит дело в нашем мире, постбиблейском. В «Оживлении бубна» Стратановский погружается в мир, предшествовавший нашему, в мир шаманизма, магии.

В данном случае это мир «дорусской Руси» – финно-угорской, тюркской и палеоазиатской, соотносящейся с Русью исторической, как мир хтонических Титанов Голосовкера с миром олимпийцев.

В хтоническом мире нет Олимпа. Боги – полулюди-полустихии. Человек почти неотличим от стихии, властью над которой он обладает и воплощением которой является. Человек – внук кита, брат медведя. Мир полон человекозверей и человекодеревьев. Боги – лишь люди, переместившиеся в чуть-чуть иное пространство. Люди, природа и боги связаны взаимными магическими воздействиями. Но если в этом мире есть магия, если он по-своему гармоничен – в нем нет свободы. По крайней мере, пока он пребывает в равновесии.

Однако Стратановский застает этот мир в момент его разрушения. Момент, связанный с появлением внешней силы, новых богов (или нового Бога) – и с появлением свободной воли. Воли, которая заключается в саморазрушительном (для древнего волшебства) выборе. Через всю книгу настойчиво проходит один мотив – мотив отказа от магии:

«Не печалься, не плачь:
              снова будет твоею Еленны,
Если сделаешь так,
              как скажу я тебе, Кымылькут:
Появись перед ней,
              когда будет мочиться за чумом,
И скажи ее сердцу –
              пусть выйдет оно из нее
Со струею мочи,
              и тогда сапогами топчи
Ее черное сердце…
              Пусть оно поорет, болью мучась,
И от муки – полюбит».

    «Нет, – сказал я шаманке, –
              не хочу я в кричащую рану
Превращать ее сердце…
              Боль не вернет ее мне».

Трудно сказать, что здесь причина, что следствие – уход древних богов в недоступные миры или отречение людей от Силы, превращение их в людей нашего мира, отторгнутых от природы, но способных выбирать и отрекаться.

Причем поэт оказывается и историком, точно ощущая цивилизационную параллель: герой башкирского эпоса Урал-батыр оказывается собеседником Гильгамеша, через века открывающего ему свою первую и горькую мудрость – «нет в бессмертьи веселья». Гильгамеш называет Урал-батыра потомком своего друга Энкиду. Энкиду – дикий человек, утративший невинность и за это изгнанный из природного мира, обреченный на преображение. Гильгамеш – человек, недавно уже преобразившийся, покинувший мир Доистории, но еще не вступивший в мир Священной Истории, в котором происходит действие «Смоковницы». Мир, в котором возможно предстояние «огню невещественному», строительство Храма и Города-сада, сомнения и колебания, споры о Боге, пребывание «в страхе и трепете», «с болью наедине, с Богом наедине».

Превращение одной вечности, внеэтической и коловратной, в другую, трагически осмысленную и направленную, – общий сюжет, связывающий две книги.

                                                                                 

Опубл.: OpenSpace.ru