Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Валерий Шубинский

Стихи

Новые стихи (17.10.2015)

Новые стихи (20.09.2014)

Новые стихи (30.11.2013)

Новые стихи (29.04.2013)

С луной и без луны

19.03.2012

Одно летнее и три зимних стихотворения

CIRCUS

Стихи 2009-2010 гг.

18.07.2009

20.07.2008

25.04.2007

25.05.2006

09.04.2005

4.04.2004

14.07.2003

16.09.2002

Стихи 1998-2000 гг.

Стихи 1984-1993 гг.

Имена немых

О стихах

Не о дереве, а о лесе

ПИСЬМО К КРИТИКУ В. Г. Бондаренко по поводу его биографии И. А. Бродского

Имярек, или Человек (с) изнанки (О Сергее Чудакове)

Слух и речь (обзор журнальных стихотворных подборок 2013 г.)

Открытый голос (об Алле Горбуновой)

Неприятные стихи, или О докторе Хайде профессора Максимова

СЛОВА И НЕ-СЛОВА (о двух новых книгах Игоря Булатовского)

ЖИЗНЬ ДРУГИХ ОБЭРИУТОВ (О Климентии Минце и Александре Разумовском)

ДИКАЯ МУЗЫКА

ПЕТРОВ: ВОКРУГ ГЛАВНОГО

ФИЗИКА ТОНКИХ ПРОСТРАНСТВ (о новой книге Алексея Порвина)

ЗАСЛОВЬЕ (о новой книге Александра Белякова)

РОЗУМЬ (о стихах Натальи Горбаневской)

О ТОМ, ЧТО СДЕЛАЛ ВОЗДУХ

МОЙ ДРУГ - ДУРАК (о стихах Павла Зальцмана)

Две вечности Сергея Стратановского

В лучащихся адах

Стиляга и леди

Дурацкая машкера

Сад невозможной встречи

Век неизвестного металла?

об Алексее Порвине

об Илье Кучерове

об Александре Миронове

Во мне конец/во мне начало

Дорогая простота

Изобилие и точность

ОБЪЕКТИВНОСТЬ И ОБЪЕКТ

ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ

ВЕЩИ И ОСКОЛКИ

ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Привет из Ленинграда (в связи со смертью Михаила Генделева)

Вновь я посетил

Два голоса

Рецензия на книгу Игоря Булатовского «Карантин»

Игроки и игралища

АРОНЗОН: РОЖДЕНИЕ КАНОНА (о двухтомнике Леонида Аронзона)

ПРОШЛОЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ? (о книге В. Кулакова "Постфактум. Книга о стихах")

"Абсолютный дворник"

Неуязвимый (Обзор новых книг об О. Мандельштаме)

Рецензия на книгу Ивана Жданова «Воздух и ветер»

От Обводного до Грибоедовского
(о ленинградских ЛИТО 1980-х)


Плавание к началу времен
Алексей Цветков. "Шекспир отдыхает".

Два голоса
(рецензия на книги стихов П.Барсковой и М.Гейде)


Внутри мелодии.
Игорь Булатовский
"Полуостров"


Наше необщее
вчера


Утопия свободы
и утопия культуры


Олег Чухонцев.
Фифи-а"


Андрей Поляков
«Для тех, кто спит».


Дмитрий Бобышев
«Знакомства слов»


В движении.
О стихах О. Юрьева


Александр Миронов,
Избранное.


Вертикаль и
горизонталь


Сергей Вольф,
"Розовощекий павлин"


Алексей Цветков
"Дивно молвить"


Садовник и сад
(О поэзии Е. Шварц)


В эпоху поздней бронзы

Сергей Стратановский
"Тьма дневная"




Валерий Шубинский

БАЛТИЙСКИЙ СОН

                I


* * *
                                             О.Юрьеву

С каждым новым вдохом все светлее
Знаю я, что любит Бог меня,
Что кривые черные аллеи
Тихо-тихо смотрят на меня.

Что не зря Нева течет к заливу,
Где на камне волосатый сад,
Где над самым краем терпеливо
Чайки одногорбые висят.

Просто-просто: строчками прострочен
Черный шелк и воздухом укрыт,
И пейзаж от черных точек точен,
Только оклик в выдохе висит..

Ничего от жизни нам не нужно
И ничто былое не ушло,
Если все железно и жемчужно,
Все – вода, все – воздух, все стекло.

С каждым вдохом связан я сильнее
С этой жизнью, тихой на беду.
Так я будто бы сроднился с нею,
Что уже отсюда не уйду.

Но – чем уже спутанные путы,
Тем беззвучней в голосе немом.
Будущие гулкие минуты
Глухо в сердце капают моем.
·
1984


* * *

Я умру в середине июля
И забрызганный жгучей смолой
Шмель - живая косматая пуля -
Прилетит за моею душой.

Он посмотрит цветными глазами
В тонкостенную громкую тьму
И бессмертье осмью голосами
Как скворец, обратится к нему.

Как в зерцале меня повторяя
Засмеется окраина тьмы,
В пустоте для меня прорезая
Коридор из воды и сурьмы.

Краток путь от конца до зачатья,
Краток путь от земли до земли,
Где природы потертые платья
Отдыхают в горючей пыли.

Человек есть больное растенье
Иль мохнатый и солнечный змей.
Он уходит не в ночь, но в сплетенье
Угловатых огней и камней.

1985


ПОВЕСТЬ

А у здешней ночи узок ноготь,
Царскими монистами звенит.
Нижний город - золото и деготь,
Верхний город - ветер и гранит.

Нижний скажет: полон я цветами,
Лицами, дворами и дождем.
Верхний город шевельнет мостами,
Улыбнется старческим лицом.

Нижний город: корабли литые
Уезжают к высохшим морям.
Верхний город: буковки витые
И питье со смертью пополам.

Нижний город: маленькие горны
Песенки дудукают свои.
В Верхнем - черны, безнадежно черны
Оскорбленной памяти слои.

На косые стены вечер ляжет,
Воздух в старых башнях зазвучит…
"Ну и славно" - Нижний город скажет,
Только Верхний город промолчит.

Ничего за островом не видно:
Корабли да красные огни.
И смотреть полуночи завидно,
Как всю смерть торгуются они.

1984


ПЕСНЯ

У мокрой грани Петрограда,
Где в ставень ветер бьет и бьет
Вода красивая, косая
Во рваных берегах течет.

Была там стройка и помойка
И дым стелился от земли,
Там царской водкой торговали,
Костры коричневые жгли.

Стояли страшные заводы,
Вода сквозь сеточки текла,
В черночешуйчатые воды
Гляделись желтые глаза.

Рвались исписанные листья
И шли столетие почти
В неладносшитые каналы
Конногвардейские дожди.

А в девяностом лете ветер
Порвал игольчатую сеть
И все, что на небе стояло,
Вдруг стало на земле висеть.

Все вдруг светло и сухо стало
В душе и в небе, как нигде.
Земля окрестная опала,
Ползли созвездья по воде.

1984


ВЕЧЕР

Все тучи нижние багровей,
Злаченая все тоньше нить…
Да, о земле, воде и крови
Только и стоит говорить.

Об этой, правой и неправой,
Себя не давшей не простить
Жизни – бескрылой, но двуглавой –
Только и стоит говорить.

Вот этой кошечке кровавой
Сейчас смотрящейся со мной
Глазами, полными отравы,
В зеркальный вечер, в неземной.

Мой голос… Горизонт надорван,
Черно в скрежещущей листве,
Сорные ледяные зерна
Звенят в небесной мураве.

На реках похоти и боли
Вертеть колеса нам сто лет,
Покуда не перемололи
Все в ней, что не стекло и свет.

А вам, покинутые звуки,
Жить с нею страшно без конца
И вы сломали б – были б руки –
Ее иголку из яйца.

1985


ПОСЕЛОК

Стоят дощатые домишки, идут косые дожди,
Дрожат убогие сторожки, дрожат косые холмы,
Не движется ни дуб ни хвоя, ворона тихо летит,
Все не нарадуется лету, все ждет прихода зимы.

Все будет тихо и голо, когда придет зимний хлад.
Прилипнув к матери-ветке, листок недвижно висит.
Сухие красные скалы, угрюмо сгрудившись над
Пологой поймой, являют для взора отменный вид.

Там над густой спиралью дыма в июле воздух нечист,
Там оседает в берегах, как в жилах старца вода.
Небесных змей заклиная, там дует в речку флейтист,
И зоркий глаз различает в песке где кварц, где слюда.

Там старые стоят качели под сенью редких дубрав,
На серой северной почве, качаясь взад и вперед,
И даже запах, исходящий от водосточных канав,
В том свежем духе незаметен и не пугает народ.

Когда костер там разжигали, чернел от жара лесок,
И струйка дыма, струйка дыма текла на запад от нас,
А мы глядели .отвернувшись, как разгорался восток,
И солнце складывалось вдвое, и наступал поздний час.

(Когда костер отпылает, останется от огня
Струя холодного дыма или совсем ничего.
Лишь растворимое слово останется от меня
В холодном воздухе лета без имени моего).

1984


ТЕРИОКИ

Не есть ли море только голос,
В полон не взятый тишиной,
Да белизна, что откололась
От темной пестряди земной.

Я знаю, для чего с землею
Здесь вечный спор вода ведет,
И пахнет золотом и хною
Невидимый осиный мед.

Узорны берега извивы,
Просты у сосен имена,
Они красивы и червивы,
Черна их кожа и красна,

И край улиток и черники,
Шиповника и стертых скал,
Не спит, прислушавшись к музыке
Текучих вогнутых зеркал.

Вдруг ветр подует, воздух схлынет,
Забьется в сеточках вода,
И мир трепещущий застынет
И затвердеет навсегда.

Не часть ли огненного строя
Пронзивший этот страшный слой
Нечищенного перегноя
Мохнатый звук, как жук живой?

1985


ОРЕДЕЖ

Все северные мотыльки,
Все наши сизые стрекозы
Сносили к берегу реки
Свои прозрачные зрачки
И крылышки из целлюлозы.

(Вольно выхаркивать трубе
Молочный дым, тому - змеиться,
Сыреть - земле, судить - судьбе,
Вспорхнуть - стрижу, глядеть - тебе,
Пока в глазах не задвоится.)

За то, что нищему царю
Вертлявых рек и я когда-то
Был мил, судьбу благодарю.
Их пленник, нынче я смотрю
Их ускользанье без возврата.

Чем здесь, где щупальца корней
Ужами вне земли сплетались,
Не быть ни воздуху родней,
Ни эху - кратче и полней:
Здесь наши отзвуки остались.

И свет младенческий, и страх
По смерть да будут сладким грузом
Душе, чей корень - в стертых снах:
На этих красных берегах,
Уже известных русским музам.

1987


НЕНАСТНЫЙ ВЕЧЕР

Лимонно-пепельный закат
Разорван проскользившей фарой.
В тени у церковки нестарой
Поблекший на ночь, дышит сад
И травы черные блестят.

Вся тварь в подветренной стране
Глядит туда, где чуть светлее,
Чем этот – в облачной броне –
Весь мир в замерзшем синем клее,
Весь мир у времени на дне.

Безлицый, с кровью водяной,
Он обращен с моленьем гневным
К стоящему в светиле дневном,
Лицом повернутом к иной
Земле – за облачной стеной.

Но вниз скользнет неломкий луч,
На микропленке повторяя
Весь мир, что мягок и текуч
Здесь, очертания теряя,
И вместе – праздничен и жгуч.

И вместе – праведен и зряч,
От старшей жизни неотделен,
Промозгл, безвыходен, не велен
Никем, что эта ночь не значь –
Любовь, кончину, праздник, плач.

1986


МОРСКИЕ СТРОФЫ

Душа моя, а то прошьем
Багровой ниткой эту ткань -
Она с изнанки зелена,
Ее разгладила луна,
Но в тайных складках скрыта грань
Меж пламенем и полусном,
И время влажное назад
Отводит тиканье цикад.

Давай глядеть на циферблат
Полуразрушенных часов,
На диск, сказавший ввечеру
Все неподъемное перу,
Как то, что говорит без слов
Сестра сестре и брату брат,
Как в сердце спящих - перезвон
Зашедших за душу имен.

Так пахнет гром. Так дышит дым.
Так царь морской, пошевелив
Всей громкоилистой волной
И всею чернью нутряной
Назначил на вечер отлив.
Так мир, рискуя стать другим,
Сперва сжимается. Потом
Теряет свет, поздней объем.

Что ж, будет ночь. Земля черства,
Ни высь у выси не в долгу,
Ни тьма у тьмы. Придет черед,
И воздух сдвинутый умрет,
Но я - я больше не могу:
Я жив, в меня вросла трава,
И зелень душную вобрал
Летучей страсти матерьял.

1987


* * *

Хочу, чтоб стал надколотый кристалл
Живым и влажным, как тогда, вначале,
Чтоб лунный раскроился матерьял
И звезды ничего не означали,
Чтобы вошла бесстыдная игла
В большую черноту без сожаленья,
Чтобы тела волшебная смола
В подвал, заполненный вороньей тенью,
Чтоб не могла строительная мгла
Твердеть, и в ней туманности вращались,
И реки из зеленого стекла
В слезящуюся тучу возвращались,
И битва бабочек – столетний сон
Мигающего света и дыханья,
Как горький мед, вошла со всех сторон
В его беззвучное существованье.

1988

·
·* * *

Пахнут старостью и стужей ·
Стены черного села. ·
Над жиреющею лужей ·
Наклоняется ветла. ·
·
Развидняется, исходит ·
Смурый облак невдали. ·
Почему одни уходят, ·
А другие не пришли? ·
·
Так над речкою молочной ·
Нескончаем разговор. ·
Ветхой памятью желточной ·
Воздух полон до сих пор. ·
·
Все ушли…Лишь мы остались. ·
Только мы…Не жди гостей. ·
Стены черные распались, ·
Сад кристальней и желтей, ·
·
Дверь не скрипнет, мышь не всхлипнет, ·
Не шуршит в сенях метла. ·
Только бабочка прилипнет ·
По ту сторону стекла.

1986


* * *

Рыба мертвая пропорола
Голубое тело волны
За мгновение до укола
Тишины.

Птица мертвая тихо села
На невидимые цветы
Обогнув прозрачное тело
Высоты.

Я хочу заплатить за это
Рассеченье цветного сна
Прободенье звука и цвета
Полотна

Глубиною старческой крови,
Тьмою голоса моего,
Всем, чем здесь я владею - кроме
Одного…

1988


* * *

…Раздался шум, и мы окно открыли.
А он стоит. Он то сверкал, то стыл.
Не знаю, как назвать его: он был
Огромным сгустком дыма или пыли,
Не то куском бесцветного стекла.
И все это текло, переливалось.
Не знаю. Почему мне показалось,
Что за спиной сгустились два крыла.

Окно закрыли, и не то чтоб он
Взлетел, но вдруг раздался слабый звон,
Едва заметно тени удлинились,
На темном небе тучи разредились,
Сухие ветки дернулись от дрожи
Заколебавшихся воздушных масс,
Фонарный свет чуть ярче стал, и в то же
Мгновенье в нашем доме свет погас.

1988


СПЕКТР

Я мальчик и вижу, как колется свет,
Как чистая краска смущает, и жжет,
И манит, как цвет наползает на цвет,
Как мокрая музыка бьется о лед -
Но вьется дорога к костру моему,
Где скроются краски в горчащем дыму.

Я молод и вижу, как воздух горяч,
Я вверчен в огонь и не стану другим,
Все полнится кровью трепещущий хрящ,
И вещи смывают младенческий грим,
И маленькой птицы все уже круги
Над медленным шумом словесной тайги.

Я взрослый, я вижу, как облак висит,
Как люди и сосны недвижно стоят,
Но маленький мир в каждой точке прошит
Невидимой нитью и этим богат,
Как пьяный божок, разглядевший на свет
В сиянье и в холод одетый предмет.

Я старец и вижу, как мир на свету
Теряет объем и смывает цвета,
Что впору вещам обнажать черноту,
Когда подступает извне темнота,
И вся-то отрада, что с той стороны
Уснувшие краски вернуться вольны.

Я умер и вижу, как ломка стена,
И знаю, что наспех заделан пролом,
Но краски… Их узел, их пир – белизна,
И то, что снаружи зовется огнем.
Мир стянут до нитки и скатан в клубок,
И вы не поймете, как я одинок.

О если б пройти сквозь горячую сеть,
Сквозь звонкую твердь, сквозь изнанку цветка
В свободу ослепнуть за право смотреть
В крушение мира – изнанку зрачка,
Начало движения к тем, что ушли
В невидимый спектр – в основанье земли.

1987


                      II



КАТАЛОГ

Мне уже не снится шум колесный,
Спуск шоссе в разводах белой пыли,
Нежный запашок приморской гнили,
Небо обжигающие шпили,
Желтые пригорки, где застыли
Отощавшие от страха сосны.

Мне уже не снится жучье лето,
Жирный Борисфен в упругих скатах,
Древний львенок у холмов косматых,
Синька неба в облачных заплатах,
Круглый мир в бесчисленных утратах
От всепроникающего света.

Мне уже не снится пруд стеклянный,
Пудожские мшистые воротца,
Гипсовая слава флотоводца,
Урна, из которой скудно льется
Влага влаг, и небо, где смеется
Надо мною ангел полупьяный.

Снится мне небесная калека –
Звезды расклепавшая неряха,
Веретенце бросившая пряха,
Города сжигающая птаха,
И ограда липнущего праха –
Скорлупа всемирного ореха.

1991


* * *

Человечек в зеркале разбитом,
Мой двойник, крылатый червячок,
Ты своим беззвучным рыбьим бытом
Высосан и стянут в кулачок.

Ты стыдишься быть моею тенью,
Ты - не я, но кто тебя родней?
Ты - дитя умерших до рожденья
Музыкой питавшихся слепней.

Да и сам, бессмертья испытатель,
За семь дней сменивший столько кож,
Черных нот внимательный читатель,
Ты за ноту гнутую сойдешь.

Если время взрыдом или взрывом
Кончится, из рухнувших пустот
В полом мире - яблоке червивом
Ты ко мне найдешь обратный ход.

Может, я тогда тобою стану,
А быть может, мы с тобой вдвоем
В облачную взбитую сметану,
Как в окно раскрытое, войдем.

1990


* * *

Мы, знатоки двусмысленных примет
Вещей, вещающих заглазным хором,
Все ищем дверь в висячий сад, в котором
Прозрачен звук, ширококостен свет,
Зачатья нет, и смерти также нет.

Мы призраки; нам, призракам, милы
Холодных рек глубинные теченья,
Слоящихся пространств пересеченья,
Наклонных снов заплывшие углы,
Где плачутся исчадья полумглы.

Одна отрада бледным свистунам,
Что с детской негой льнут к словам бесполым –
Твердить урок, известный тайным школам
Цветов и насекомых, душным снам,
Гремучим звездам – но не нам, не нам.

Зато из тысяч в яблоке ночном
Мы выберем зерно посолонее –
И звук запляшет, словно Саломея,
А отзвук вспыхнет суженным зрачком,
И станет – холм, или эфирный ком.

1990


РОЖДЕНИЕ

Чей это взгляд так рвется вон из рамы,
Из раны слов? Кому он строит ковы?
Чей блеск, чей блик? С китайского экрана
Сбегает ангел многолепестковый
Как тень того, кто не имеет тени,
И звуку звук садится на колени.

Земля мертва, она скользит бессветной
Летучей мышью между звезд озябших,
И нет любви, коль огнь ее ответный
Прозрачней лепестков полуопавших.
Мертвы вещей растрепанные розы
И мыслей однокрылые стрекозы.

Пускай их сок, многоречиво-косный,
Последнее удерживает пламя,
И рыбы, превращаясь в студень костный,
Еще вращают полыми глазами,
Мертва душа, она окоченела,
И в льдистых смолах растворилось тело.

Но не злорадствуй, самозванный шорох,
Что наша плоть остыла и увяла.
Есть сплав лучей, он блещет в слезных шорах,
И легче вздоха, и прочней металла.
Нездешней кровью полны наши жилы –
Нетленны мы выходим из могилы.

Не зря мы опускались в сердце звука
И эту твердь насквозь перебегали.
О, что нам стыд, и голод, и разлука!
Наш брат, рожденный в солнечном зерцале,
Полюбит нас и станет нашей тенью –
И мы готовы к новому рожденью.

1991


СТАНСЫ

Как розовый гомункулус в сосуде,
Я выращен в зловонном изумруде
В предсердии чудовища. Зима
Была стеклянней на Саарской мызе,
И суше воздух, но не ближе выси,
В чьих прорезях оттаивала тьма.

По смерть, я думал, сумрак броненосный
Впитал ветвей расплеснутые космы
И каменное рубище. Сердца
Деревьев бились в ужасе - казалось,
Чудовище по-птичьи улыбалось,
Поигрывая змейкою дворца.

И что ни ночь, вставали сны цепные,
На юг летели кони ледяные,
И мертвой птицы черное крыло
Затмив полнеба, громыхало жестью.
И мы дышали обветшалой честью
И щупали бугристое стекло.

Меня недаром в звуковой могиле,
Поили тленом и огнем кормили,
Не зря пытали светом и теплом.
И в этой жизни, трепетной и жесткой -
Как дверь в стене под краской и известкой -
Я как бы кожей чувствую пролом.

Я мерзну в ощущении провала
Во все, что мне зима нарисовала
Мазками шевелящихся теней.
А вечность не нуждается в поклонах -
В ней нет ни речки, ни холмов зеленых,
Она черна. Но музыка черней.

1989



ПАМЯТИ Г.Ф.

На какой бы ты ни был орбите -
Ломкий луч, расщепленный в стекле,
Рвущий небо в бессильной обиде
На бессмертие - здесь, на земле,
Ты с какой-то насмешливой лаской
Наклоняешься к жизни моей,
Ты со мной забавляешься пляской
Бесноватых, глазастых вещей.

Слишком тесно в пустых коридорах
Этой круглой вселенной. Тесней
Там, где прах твой - не пепел, а порох:
В шевелящейся черни за ней.
В гулкой черни, где плачет и дышит,
Помня всех, никого не любя,
Злая нота, которая выше
Сна и смерти, меня и тебя.

Со вселенской разобранной крыши
Наклоняется кто-то, трубя
Злую ноту, которая выше
Сна и смерти, меня и тебя.
Лишь у кленов в доспехах истлевших
Утончаются руки во сне -
Это шепот опавших, отпевших
Блеклым дымом повис в тишине.

Это беглая звездная ласка
Кропотливую жизнь обожгла…

Обнажает, потрескавшись, краска
Ломкий мир из лучей и стекла.

1989



ПАМЯТИ О.Г.

Больше мертвым живые не пара,
И они не приходят к живым
Снизу вверх по извилинам пара,
Сверху вниз по лучам узловым.

Ты, последний пришедший оттуда,
Где мы стали страшны и смешны,
Где зиянья предвечного гуда
Нерожденных предметов полны –

Ты ведь помнишь: со всем, что смешалось
В дорассветных, истлевших мирах,
Нас мирила не жесткость, не жалость –
Глупый смех и бессмысленный страх.

А теперь заполняют пустоты
Только грубая жажда корней,
Мертвых атомов круговороты,
Суета карусельных коней.

Две бессмыслицы мечутся розно,
И другого рожденья не жди,
И удушливо, грязно и грозно
Дышит нищая ночь впереди.

1993


УТРО

Ладони рассвета, жирны и белы,
Разгладили сморщенный лед,
И сад, расправляя гнилые стволы,
Фальшиво и нежно поет.

Слипаются воздух, земля и вода
В бессмысленное вещество,
Копя под ногтями свое никогда,
Лелея свое ничего.

И в пеньи деревьев в такие часы
Не речь чужестранца слышна,
А чаек фальцеты и моря басы,
А четче всего - тишина.

Неужто в сквозную, как свет, тишину,
Стоустый сливается зов -
В льняную страну, в поднебесье, ко дну -
Созвучных тебе голосов?

Зачем тебе имя в других временах -
И здесь ты ослаб и ослеп,
Зачем тебе время в других именах,
Бесстыдных, как брошенный хлеб?

И здесь твое имя - Великий Никто,
И здесь ты безглазая тварь,
И хищная мышь оправляет пальто,
На шаг твой направив фонарь.

1991


ЭХО ГРОЗЫ

Когда на части воздух рубит
Дурное громово дитя,
И собственное имя губит,
Слоями неба шелестя,

Когда в зиянья рощ ложится
Неисцеляющий удар,
И блекнет розовая птица,
Чтоб превратиться кислый пар,

Не для того я лиру строю,
В огне не для того умру,
Чтоб хладно-взрывчатой игрою
Продолжить звездную игру.

Ведь после часа грубой славы,
Опять проснувшись в забытьи,
Войдут в земные дыры травы
И вещи - в имена свои.

А я, сгоревший и горячий,
Приду оттуда посмотреть,
Как мира пухлого незряча
Еще не рухнувшая треть.

1992


СУМЕРКИ

Чем стал наш детский воздух, посмотри?

Вокруг взорвавшегося мотылька,
Распалось небо черствое на три
Или четыре лакомых куска,
И, сплющившись до пятен, облака
Висят на звездных иглах, и внизу
Сама в себя недвижная река
Несет в руках беззвучную грозу –
Слова и вещи в ней отражены,
Пока они самим себе нужны.

Сквозь иглы звезд напрасно шлет к ним зов
Вселюбящий, во всех живущий мрак.
И, в час творенья сказана без слов,
То не природа подает нам знак.
Она сама – лишь буковка в одной
Из черных книг, один из тусклых снов.
Подобная игрушке заводной,
Она полна бессмертных мотыльков.

А мы другие слышим голоса
Извне вещей, из бывшей бирюзы,
Пока, как хлеб, не съели небеса
И не назвали имени грозы.

1992


АСТРОНАВТ

Все гуще звуковая ночь,
Все ближе лунная поверхность…

Среди утративших трехмерность
Вещей я прыгаю всю ночь.
То вдруг качнется домик мой
Вперед, к ворончатому бреду,
То коридором между тьмой
И тьмой я вновь недвижно еду.
Недвижим я и невесом,
Подобно песне ястребиной,
Я нелюдим, я словно сом
В пруду, заросшем рыжей тиной.
Ползу ли сам я хоть когда
По запертой своей орбите,
Иль тянет грубая звезда
Меня за каменные нити –
Не все ль едино… Вот ужо
Предчувствую, как по прибытьи
Орбиту вычистят ножом
И рассекут лучами нити.
Но сам я в имени другом
Пойду по временным излукам
Больным светящимся нулем
Или вечножужжащим звуком,
Пока не станет мне невмочь
Жужжать, покуда не разверзнусь…

Все ближе льдистая поверхность,
Все резче слуховая ночь.

1993


РАСПЛАТА

Что мерцает в черно-бурой мгле?
Это жарят звук на вертеле.
Что еще расцвечивает мрак?
Беспоместных гласных воркотня.
Я - никто, и звать меня никак,
Ни кровинки в жилах у меня.
Я не умер, попросту ослеп.
Это мне за то, что я жевал
Не из зерен выпеченный хлеб
И звездою сгусток глины звал.
А теперь базарные врали
У слепца отнимут костыли
И за белы руки поведут
В дом, где никому не подают.
Там сидят хозяева пустот,
Нежные, как слизь на слизняке,
И старшой, раззявя круглый рот,
Скажет мне на рыбьем языке:
"Ты напрасно кровью дорожил
Здесь приятно - медью бьют о медь,
Жарят слово, брызжет жгучий жир,
Чесноком и луком пахнет смерть".

1992


ВАНЬКА-ФРАНЦИСК

Не шуми ты, зеленая мати,
Черной мачехе ложь нашепчи.
Братец-воздух, не строй свои сети,
Чтоб меня не сыскали в ночи.

Черна мачеха, стерва сырая,
Ты живого меня не возьмешь.
Братец Солнышко, что ты не греешь,
Только водку из тучки сосешь?

Не скажу я про вашу подмогу,
Как почнет грозный царь докучать,
Расскажу только Господу Бегу,
Если будет куда добежать.

Лишь ему да железному другу,
Да мордастой сестрице-луне,
Да товарищу – спелому снегу,
Да товарке – визгливой вине.

Крепко, воздух, ты сплел свои сети,
Братец Солнце, умри на пока,
Черна мати, впиши в свои нети
Рядовым прощелыгу-сынка.

1992


О МАЛЕНЬКИХ ЗВЕРЯХ

О маленьких зверях, о маленьких растеньях
Шуршащих тут и там,
Об их больших тенях и о пахучей лени,
Текущей по цветам,
О детях с жабами на розовых ладонях,
О дремлющих в тени
Болотных жителях, о музыкальных долях
Где растворились дни
Густые как земля… Я сам давно забыл их.
Ведь я один из тех
Болотных жителей, в чьих длинных бурых жилах
Не кровь, а жидкий смех.
Один из тех детей, что спят в садах плодовых
Под кожурой морей.
Одна из тех теней, к рождению готовых.
Один из тех зверей.
Но эти грубые цветы - куда их дели,
И кем предрешено,
Чтоб мы на хмурых рыб растерянно глядели
И спрашивали дно
О детях с жабрами, о сгустках водной пыли,
О неродной траве,
Молясь, чтоб звезды нас спасли и растворили
Не в этой синеве?

1993


* * *

Смерть черной кошкою мне упадет на темя,
Но я люблю ее, убогонькую - с ней
Теплей и холодней: отмеренное время,
Пока она со мной, стучит в крови моей.

Пока она со мной, в моей крови таится
Дневная тишина, пчелиный гул ночной,
И маленький зверек смеется и боится,
И бьется за меня, и плачет надо мной.

Пока она со мной, живет в любой из клеток
Весь мир, влюбившийся в запретную черту -
Растенья всех широт и птицы всех расцветок,
Мои товарищи по взлету в пустоту.

И я иду меж них, не ускоряя шага,
По саду громкому, пока - средь бела дня -
Мяукнув жалобно, помойная бродяга
С березы высохшей не спрыгнет на меня.

1993


УКРАИНА

Так плясали хлопцы в свитках,
Что земля дымилась.
А у тех – в пахучих свитках
Тишина томилась.

Их посеяли, как зерна,
Съели их, как брашно,
Чтобы было им просторно,
Было им не страшно.

Над Меджибожем сияет
Ледяная сфера,
Ангел веки отворяет,
Умирает эра.

Все, что смертный не развяжет,
Ангел тот разрубит,
Рядом с агнцем львенок ляжет,
Смерть себя погубит.

Мир сомкнется воедино
И опять родится.
И кровавая краина
Перестанет сниться.

1993


* * *

Когда природа, доболев,
Задышит розою огромной,
И кротче агнца станет лев,
И станет рыба теплокровной,

А наше семя, кровь и пот
Стекут в подпочвенные своды -
Незримой молнией Господь
Остудит вспыхнувшие воды,

И недочитанный Завет
Заменит цифрой шестизначной,
Чтоб молча пел любой предмет,
Как льдинка, хрупкий и прозрачный.

И - чтобы четче тишину
Слыхать бесплотному потомку -
В рогожу завернет луну
И спрячет радугу в котомку.

1993